Пепел Марнейи

На обратном пути из квартала пяти наслаждений они с толмачом наткнулись на орущую толпу, которая осаждала притон, забрасывая подобранной с земли дрянью охранников возле дверей, застигнутых на улице посетителей и случайных прохожих. Тибор схлопотал по физиономии гнилым корнеплодом. Из ломаных комментариев Хапли стало ясно, что это унбархопоклонники, протестующие против существования притона на том самом месте, где Унбарх когда-то разбирал споры между горожанами. Фундамент со ступеньками до сих пор сохранился, остальное налепили позже. Оскорбление святыни.

Чего только не сыщешь в этом городе…

В переулках, суетливо оплетающих устремленные в небеса толстые колонны, смешалось и забродило множество запахов: перезревшие фрукты, вкрадчивые одуряющие курения, навоз, крепко заваренная канфа, моча, жареная рыба, травяная прель, прогорклое масло, гниющие потроха, внезапно наплывающие волны тяжелых и приторных благовоний.

Из-за поворота сверкнул навстречу ошеломляющий зеркальный водопад, и Тибор увидел там себя, Хапли, скорчившихся под стеной нищих, крылатого каменного барана на грязной тумбе, побитого и покорябанного, словно его со всех сторон обгрызли каменные мыши, змеистую улочку, уводящую куда-то в тень, – и все это плыло в пыльном золотом мареве.

Сонная хоромина, нерукотворное диво из перламутра и нездешне золотящихся зеркал, которые даже кузнечным молотом не разобьешь. Возле начала изогнутой лестницы торчит столбик с вырезанной из дерева кошачьей фигуркой под ветхим двускатным навесом, у подножия перепревшей грудой навалены вялые цветы.

– Господин, туда не ходить, – всполошился Хапли. – Там не можно, там злая лифта и железная зверь, захожих людей губят, нехорошо делают!

Ему не хотелось потерять доброго господина, который обращается с ним, как с вольнонаемным слугой, и не экономит на харчах.

– Идем отсюда, – позвал Тибор.

Подумалось о Рисе, который мог бы, наверное, зайти в эту хоромину, похожую на драгоценную морскую раковину, во сто крат увеличенную, и как ни в чем не бывало выйти обратно, и на сердце потяжелело.

Что такое для него Рис? Привязываться к людям Тибор разучился тогда же, когда научился убивать. В двенадцатилетнем возрасте.

Его родителей унес Грибной мор, насланный кем-то из зарубежных врагов герцога Эонхийского. Выжившего Тибора забрала к себе Елеса, материна двоюродная сестра. Она была не намного его старше, но считалась старой девой – с заячьей губой, рябая, терпеливая, жалостно белобрысая. В деревне над ней смеялись, а Тибору это не нравилось, так он прошел свою первую боевую школу.

Елесу он любил. Вначале как старшую, взявшую его под крыло, а под конец ему так и лезли в глаза, будто смущающее разум сладкое наваждение, большие мягкие груди под серым платьем со шнуровкой, ловкие движения округлых рук, изгиб от талии к плавно очерченным выпуклостям, гипнотически переливающимся при ходьбе. Заячья губа, как и все остальное, что находилось выше подбородка, для распаленного мальчишки не имело значения. Да он и раньше смотрел на ее непригожее лицо сквозь ласковый туман своей привязанности. Еще два-три года, и он бы задрал ей юбку, а Елеса, наверное, и не стала бы сопротивляться, но все закончилось иначе. Они угодили в рабство.

Отправились на ярмарку в Орюс, на обратном пути уселись в повозку к разъезжему торговцу-галантерейщику – благообразному мужичку, который добродушно любезничал с Елесой, называл Тибора «молодым человеком» и предложил подвезти таких достойных людей задаром, лишь бы не путешествовать в одиночку. Двое деревенских простаков ничего дурного не заподозрили, а добрый попутчик опоил их и продал.

Покупатель жил в крепкой усадьбе на отшибе, держал там мастерскую: мешки, дерюжные рукавицы, матерчатые башмаки на кожаной подошве. Пошивом всех этих нужных вещей занимались невольники. Четыре женщины, считая Елесу, двое смирных стариков, теперь еще и подросток. Их держали в подполье на цепях: ржавое кольцо на лодыжке соединено со скобой, вбитой в стенку. Имея в виду, что скобы можно расшатать, в дополнение к кандалам каждому из пленников ломали ногу. В холодном помещении, озаренном масляными лампами, стояла страшная вонь от общей бадьи с деревянным стульчаком и отсыревшей крышкой. Кормили жидкой овощной похлебкой с сухарями: не поработаешь – не поешь.

За те полгода, что Тибор провел в заточении, умерли двое, женщина и старик. Вместо них никого не взяли: спрос на дерюжные изделия упал, и в новых рабочих руках нужды пока не было.

Хозяин, похожий на угрюмого сыча, суровая хозяйка ему под стать, кто-то еще – не важно, сколько их. Сцепив зубы, чтобы не ныть от боли в сломанной голени, слушая животные подвывания Елесы и апатичные утешения старожилов, Тибор решил, что рано ли поздно ли убьет всех, кто ходит наверху по скрипучим половицам.