Пепел в песочнице

Как жить дальше Максим не понимал. Он сам собственными руками, поддавшись какому-то непонятному чувству, возникшему у него после разговора с Коновальцем, отдал все драгоценности назад. Отдал возможность добраться до Ангелки с Варькой. Он предал их. Предал еще хуже, чем тогда, когда заезжал к Оле – там речь не шла о жизни или смерти. Всего лишь о доверии. А здесь такая глупость. Захотелось почувствовать себя честным человеком, чем-то гордится. Неужели ему было важно мнение окружающих? И за это мнение он отдал все, что у него было. Последнюю надежду. Теперь он не дойдет никогда и никуда. Его использовали, поймали и теперь он тут подохнет. Подохнет предателем. Что делать? Что делать?! Максим изо всех сил сжал свою голову. Ничего удивительного – он предавал, теперь его предали, он использовал – его использовали, он лгал – его обманули. Все правильно. Все так, как и должно было быть. Ты думал, что рассказал что-то на исповеди и уже чист? Нет. Ты только начал платить. И платить будешь до самого конца. Пуп земли звучащий гордо. Пыль! Пепел!

Весь вопрос только в том, как платить. Спиться здесь, дождаться, пока тебя выкинут, и сгореть от водки снаружи или попытаться отдать долги самому? Нет, не пулю в висок. Попробовать заплатить по настоящему – сделать все, что от тебя зависит, чтобы добиться цели. Не рассчитывая на других. Не шантажируя, не обманывая, не пользуясь. Не получилось жить как человеку, так хоть помереть можно при попытке стать человеком. Харкнуть себе, своим хорошо слаженным планам на жизнь, душонке трусливой в рожу – на, утрись! Я не ваш. Не ваш я.

На этой последней мысли его зациклило. Повторяя «Я не ваш» он залез в ванну и принял душ. Чисто побрился. Почистил зубы, чуть не сломав щетку. Залез в шкаф и вытащил свою старую гражданскую одежду.

В этой одежде он заявился к Коновальцу и бросил ему в лицо третий рапорт.

Тот поймал бумагу из воздуха, бегло пробежал, скомкал и бросил под стол.

- Понятно. – Максим не взбесился и не закричал. – Тогда я просто уйду. Вы делайте то, что вы должны, а я буду делать то, что я должен. Можете меня пристрелить как дезертира и рассказать потом что-нибудь о товариществе.

Он повернулся к Коновальцу спиной и пошел по направлению к двери.

- Погоди.

Максим не остановился. Коновалец одним прыжком настиг его, схватил за плечи и попытался оттолкнуть в кресло, но Максим легко освободился. Руки Коновальца соскользнули, и он чуть не упал на пол. Максим схватил руку Коновальца за пальцы, выкрутил их так, что тот вынужден был встать на цыпочки и сильно оттолкнул от себя. Коновалец влетел спиной в стол и увидел глаза Максима – глаза сумасшедшие, бешеные. Глаза человека находящегося в такой стадии напряжения, после которой либо ломаются, либо идут напролом, ели надо – по трупам.

- Максим, подожди! – Коновалец выставил перед собой руки открытыми ладонями вперед – жест примирения, - Подожди еще пару недель. Всего пару недель. Не делай глупостей. Используй все возможности, что у тебя есть сейчас, чтобы учится. Ты пойми: то, что ты выжил – в основном чудо. Не искушай судьбу – учись. У тебя для этого сейчас есть все возможности. Пользуйся ими. А мы про тебя помним. Делаем, что можем. Ну, потерпи. Христос терпел и нам велел.

Максим еще раз посмотрел Коновальцу в глаза своими страшными, превратившимися из зеленых в желтоватые глазами, развернулся и вышел. Но по походке было видно – не сбежит.

Прошла еще неделя, в течение которой Максим то рвал жилы в спортзале и учебном центре, то срывался и устраивал безобразную пьянку.

Однажды утром пришел Коновалец. Посмотрел на опухшее лицо Максима, понюхал, поморщился.

- Я тут из кожи вон вылезаю, чтобы что-то для тебя сделать, а ты водку пьянствуешь.

Максим сел на кровати и уставился на майора, так как будто собирался вскрыть его взглядом как лазерным скальпелем.

- Короче такие дела, - Коновалец присел рядом и протянул Максиму комплект документов, - Поедешь в столицу.

- В Москву?

- Проснись – тебя украли. В радиацию что ли? Столица перенесена в Архангельск. Временно, по крайней мере.

- В более глубокую жопу забраться было конечно трудно.