Пепельные волосы твои, Суламифь

Столбы с проволокой. Бараки. Между проволокой и бараком стоит солдат и смотрит на идущих мимо нескольких женщин и детей. Женщина держит на руках ребенка в одеяльце. Рядом идет мальчик, ухватившись за ее юбку. Два мальчика постарше идут рядом. Сзади две девочки и женщина. За ними старуха. Впереди мальчик крепко держит за руки двух детей поменьше. Дети оглянулись на фотографа. Женщина держит мальчика за руку, повернув голову к двум другим, следя, чтобы они не отставали. Им осталось идти несколько сот метров до здания бани.

Аушвиц-Биркенау

Май — июнь, 1944

* * *

Несколько редко посаженных деревьев. На стволах высоко над землей нет веток. Трава вытоптана. Наверное, фотограф скомандовал посмотреть на него. Дети обернулись. Два мальчика подошли ближе. Смотрят напряженно, устало. Девочка лет трех держит обеими руками кусок хлеба. Матери удалось вынести, когда выгружали людей из «телятников». На земле сидит женщина, вытянув ноги. Улыбается. На руках ребенок. Девочка в матроске отвернулась от фотографа, положив голову на спину женщине в платке. На несколько минут возвращение к какому-то подобию жизни. Можно вытянуть ноги, опереться о землю. Ребенок рядом. Больше им так никогда не сидеть. В нескольких десятках метров, за деревьями, кирпичное здание. Женщинам и детям сказано, что это баня. Над зданием труба. Дым. Фотограф знает — это последняя остановка.

Аушвиц-Биркенау

Май — июнь, 1944

* * *

Остановка случайна. Печи не гасят сутками, чтобы не тратить время на растопку, но все равно не справляются. Офицеры, ответственные за разгрузку транспорта, торопятся, отправляя людей в сторону «бани». Женщины, старики, дети заходят и заходят, подгоняемые охранниками, в большую комнату с сухим цементным полом, глухими стенами и квадратным отверстием в потолке. Места на полу не остается, чтобы переступить. Они будут стоять, держа своих детей на руках, прижимая ладонью их головы к груди, к плечам, закрывая их лица своими лицами, чтобы продлить их жизнь еще на несколько секунд, шепча, что все будет хорошо. Пока будут силы прижимать детей, дышать, пока голос не превратится в хрип.

* * *

Линии рельс. Заключенные сортируют оставленные вещи. Два пустых состава. Несколько солдат осматривают платформу, все ли готово к прибытию следующего транспорта. Длинные тени с промежутками от вагонов с распахнутыми дощатыми дверями. Длинные тени от трех идущих офицеров. Солнечный день.

Аушвиц-Биркенау

Май — июнь, 1944

* * *

Склад. Белые стены, проем двери. Ряды мешков. Все мешки пронумерованы и приготовлены к отправке в Германию. На каждом указан вес. 19, 5 кг., 20,5 кг., 22 кг. Точность взвешивания до полукилограмма. Ряды тянутся вдоль стены, от пола до потолка, за край снимка. Мешки набиты плотно. Это видно по их упругим, ровным формам. Короткий остаток мешковины сверху туго стянут и замотан веревкой. Мешки с плоским дном. При перевозке их удобнее ставить вертикально, занимают меньше места. Несколько мешков открыты и их содержимое лежит рядом. На бетонном полу, среди серых комков свалявшихся волос, две косички с заплетенной лентой.

Аушвиц-Биркенау, 1945

* * *

Теплый, солнечный день. Кёльн. Взбитые сливки барокко. Невесомость, дробность архитектуры. Розово-зеленая лепнина на голубой штукатурке.

Площадь заставлена столиками кафе. Голуби и цветы из ближней Голландии. Официанты выносят плетеные стулья и расстилают свежие клетчатые скатерти. В витрине кондитерской на белых фаянсовых подносах разложены пирожные, теплые булочки, пироги с вареньем и плитки шоколада. Хозяин здоровается с посетителями у входа. Прохлада небольшого, уютного зала, наполненного запахами только что испеченных сладостей и кофе.

Сколько можно говорить одно и то же.

«Душевые» Майданека и Бухенвальда хорошо проветрены, реставраторы ломают головы, как сохранить груды детской обуви на складе Аушвица. Кёльнская миква очищена от говна и накрыта стеклянным колпаком для удобства обозрения. На месте исчезнувших Юденстратс растут музеи.

* * *

Город тих, как бывает тиха платформа, от которой только что отошел поезд. Еще слышен перестук колес лениво переваливающегося из стороны в сторону последнего вагона, а тишина уже ползет следом. Солнце, часто заслоняемое облаками. Ветрено. Сентябрь. Самое лучшее время года в Нью-Йорке. Подняв воротник и затянув молнию куртки под самое горло, легко идти, не прячась от солнца в тени домов. Светлое, блеклое небо с разрывами серо-голубого. Фонтаны рассыпают серебро, подбираемое ветром.

Возвратившись на дымные улицы Манхэттена, я впервые за эти десять лет почувствовал близость с городом. В нем нет дворцов, круглых площадей с храмом, тюрьмой, гильотиной или лобным местом. В Нью-Йорке можно двигаться вдоль, поперек, вверх, вниз, но никогда по кругу. Лучшее изображение города — сетка Мондриана.