Пепельный понедельник

Мать хлопотала у плиты. Ее полупустой бокал стоял между сотейником с зеленым горошком и кастрюлей, где варилась картошка для ее фирменного картофельного салата. Прямо по курсу был виден смазанный отпечаток губной помады на ближней стороне бокала, сквозь него проглядывали испорченные электронные часы и отсвечивающее оконце в хромированной рамке в дверце духовки, которая уже давно не работала, потому что от газового крана отвалилась ручка, и его уже было не открыть, даже плоскогубцами.

— Рыбу, — сказала мать, покосившись через плечо. — Он ест рыбу.

В тот день мать приехала домой сразу после работы, приняла душ, переоделась и пропылесосила ковер в салоне. Потом накрыла на стол и в центре поставила пустую вазу: «Он принесет цветы, вот увидишь. Он такой… очень внимательный», — после чего стала крошить зелень для салата и мыть картошку.

Дилл боялся, что она добавит: «Он тебе обязательно понравится», — но она этого не сказала, и он тоже ничего не сказал, хотя после её пояснения насчет рыбы успел придумать, как, придав голосу едкий оттенок сарказма, спросит: «A-а, значит, это свидание?»

Хлопнувшая за ним дверь оборвала ее тираду: «Смотри, не сожги рыбу. И не пережарь…» Он вышел во двор с полным блюдом продуктов, спичками и пластиковой бутылкой в руках. Это была брызгалка с зажигательной жидкостью, утром каким-то чудодейственным образом появившаяся у них на пороге.

Ветер, который было стих, снова поднялся — гонял мусор, перекатывал листья через подъездную дорожку и, взметая вверх, засыпал ими его говенную «тойоту», смешивая со вчерашними, и листьями с прошлой недели, и с позапрошлой. Дилл остановился на полпути к грилю и постоял, чувствуя ветер, вдыхая его запах, глядя, как солнце своими лучами пробивает дымку слой за слоем и как большой голый утес на верху каньона то расплывается, то снова из нее вылезает. Потом подошел к жаровне, поставил рядом блюдо с курятиной, сосисками и розовым жирным куском рыбы и поднял тяжелую железную крышку, немного надеясь, что там снова окажется крыса. Пли змея. Змея даже лучше. Но, конечно, внутри никого не было. Это ведь не какая-нибудь крысиная ночлежка, а просто гриль. И внутри был только пепел — пепел и больше ничего.

Ветер перекинулся через гараж, и пепел ожил, вихрясь, вырвался наружу, прямо как песок в фильме «Мумия возвращается». Это было прикольно, и он не стал вмешиваться: пускай гриль себя очищает. И пока суд да дело, пока мясо лежало на своем блюде, а пластиковая емкость сжималась и разжималась у него в руке, холодя ладонь, сам он был в школе, прошлой зимой, и у Билли Боттомса, который никого не боялся, никогда не проявлял слабость, и вообще у него не было никаких недостатков, ни единого прыщика, ничего, — так вот, у Билли на лбу, прямо посередине, красовалось черное пятно, словно след от большого пальца. Странное дело: как будто Билли за ночь обратился в индуса, — и Дилл не мог удержаться от желания его подразнить. Нет, обзывать его он не стал. Подошел сзади, обхватил одной рукой за шею и, прежде чем Билли успел понять, что происходит, прижал большой палец к отпечатку и отпустил — палец остался черным. Кулак Билли заехал ему в висок, он ответил тем же, и их обоих оставили после уроков, и маме, когда истек срок наказания, пришлось его забирать, потому что последний автобус уже ушел, и это была еще одна беда на твою голову — часть наказания: чтобы за тобой приехала мать. Или отец.

Ее лицо точно застыло. Она не стала ничего спрашивать, во всяком случае поначалу. Она старалась быть великодушной, старалась завести пустяшный разговор, чтобы не набрасываться на него сразу, чтобы оба успели успокоиться, так что, когда они сели в машину, он просто сказал:

— У него было черное пятно на лбу. От пепла. Как у индусов, как в фильме «Индиана Джонс и Храм судьбы». Я просто хотел посмотреть, что это, вот и все.

— Только и всего? В моем классе у многих детей такие знаки. Понимаешь, есть особый день, Пепельная среда. — Она мельком глянула на него. — Они католики. У них такой обычай.

— Но мы — не католики, — сказал он. На стоянке оставалось всего семь машин. Он сосчитал.

— Нет, — она помотала головой, но лицо у нее оставалось застывшим.

— Получается, мы вообще никто?

Она сосредоточенно крутила руль, осторожно выводя со стоянки свою машину, свой «ниссан-сентра», который был немногим лучше его говенной «тойоты». Радио тихонько мурлыкало, слабый голосок напевал одну из тех незамысловатых песенок, которые она всегда слушала. Она опять помотала головой. Шумно вздохнула. Пожала плечами.

— Даже не знаю. Я, например, верю в Бога, если ты об этом. — Он ничего не сказал. — Твои бабушка с дедушкой — мои родители, я имею в виду, — были пресвитериане, но в церковь мы ходили редко. На Рождество, на Пасху. Наверное, просто потому, что так принято.

— И кем тогда нужно считать меня?

Она опять пожала плечами.

— Ты можешь быть, кем захочешь. А к чему все эти вопросы? Ты что, интересуешься религией?

— Не знаю.

— Что ж, тогда ты протестант. Вот и все. Просто протестант.