— Быть такого не может, — произнес Джереми, гладя из-под очков.
— Может. Ты ведь сам видишь.
Джереми перечел письмо.
— Ладно, — сказал он, — по крайней мере, он не желает тебя видеть. Мы возвели на него напраслину.
— Слава богу, мне не придется встречаться с ним.
— Ты, видно, был потрясающе красноречив, мой бедный Перегрин.
— Не помню, но похоже на то. К тому же я был под мухой.
— Сдается мне, — вдруг ни с того ни с сего брякнул Джереми, — он однажды пережил кораблекрушение.
— Кто?
— Кондукис, балда. Кто же еще? На своей яхте.
— Его яхта называлась «Каллиопой»?
— Именно. Она затонула, я точно знаю.
— Возможно, неприятность со мной напомнила ему о пережитом.
— Послушай, — сказал Джереми, — с чего это мы так разволновались? Что, собственно, происходит? Ты осматривал разрушенный театр, упал в гнилую жижу, из которой тебя извлек владелец здания, оказавшийся мультимиллионером. Ты в своей незамысловатой манере произнес речь о необычайных достоинствах «Дельфина», а богач задумался, не выгоднее ли использовать здание, чем просто его снести, и направил тебя к одному из своих клевретов. Из-за чего дергаться-то?
— Любопытно, понравился бы мне М. Смайтимен, если бы я с ним познакомился, и не ополчусь ли я на С. Гринслейда с первой же секунды. Или он на меня.
— Да какая разница, черт побери? Ты придаешь слишком большое значение личным отношениям. С женщинами ведешь себя по-дурацки. Теперь вот заподозрил бедного мистера Кондукиса в неблаговидных намерениях, а он даже видеть тебя больше не желает!
— Как ты думаешь, оставить этот шикарный наряд? — спросил Перегрин с ноткой счастливого изумления в голосе.