Перчатки для скворца

Я решила вымыть дверь, начала с внутренней стороны, так как по окончании станет уже не так рано, а если уже не так рано, и я занимаюсь уборкой, меня никто не назовет чокнутой. Я взяла зеленое пластмассовое ведро, наполнила его мыльной водой, отрезала кусок плотной ткани от старой юбки, взяла табуретку и приступила. После того, как я несколько раз провела по двери тряпкой, осознав, насколько она засалена, мне показалось, что она, если бы могла, упала бы в обморок от такой неожиданной хозяйской щедрости – я прямо-таки чувствовала, как благодарность этого куска дерева растет, мы словно подружились и стали ближе за время отскабливания слоев грязи с нижней ее части. Два раза мне пришлось менять воду, но теперь, при взгляде на входную дверь с середины комнаты, она уж очень выделялась, скорее всего, потому что я привыкла видеть ее совершенно другой, даже запах стал, как в прачечной, а не как в доме для престарелых. Потом я вышла на лестничную площадку и как профессиональный вор стала беззвучно, движение за движением, смывать и отслаивать грязь с моей собственной входной двери. Очищение выдалось на славу, вот соседи удивятся, ведь, вымыв свою дверь, я по-новому увидела остальные двери, которые сейчас выглядели, как дети из неблагополучных семей, заглядывающие через забор в частную школу, рассматривая новые лакированные сапоги на тех – счастливых – детях.

Мне вдруг захотелось перемыть стулья, но я попыталась себя сдержать, так как посчитала, что это очень странный импульс, тогда я просто поставила чайник закипать, чтоб выпить чаю, и не успела оглянуться, как уже стою и домываю третий стул. Что со мной происходит, уже практически шесть часов утра, мой дом выглядит как не мой, а усталости нет и следа. Я понимала, что мне пора собираться на работу, делать этого совершенно не хотелось, первый раз меня посетила мысль о том, чтоб позвонить и соврать, о том, что я приболела и сегодня не смогу выйти, но тут же поняла, что трюк не прокатит, ведь после вчерашнего все могут сказать, что приболели – не такая уж это и уважительная причина. Рывок за рывком, превозмогая нарастающее нежелание, я нашла вещи, которые буду надевать сегодня, сходила в ванную комнату, ополоснулась, пришла в комнату, села на мой край дивана и начала натягивать колготки.

Одевшись полностью, я упала на диван, раскинув руки, уставилась в потолок: ну почему я должна заставлять себя делать то, чего совершенно не хочу, могу ли я честно сказать, что просто-напросто до смерти не хочу идти на работу именно сегодня? Почему, почему я не могу так поступить, ведь этого же не случается обычно, меня должны понять… Подумав так минут двадцать, я встала, пошла в прихожую, надела ботинки и вышла из дома. Я же нуга, как я могла подвести свой шоколадный батончик.

Выйдя из дома, я вспомнила Мишу. Как живого. Я вспоминала, как иногда мы с ним ходили на работу вместе, как болтали ни о чем – все так странно, ведь этого больше не случиться. Где он сейчас? Он же не мог просто исчезнуть или мог? Может, люди просто престают быть после смерти? Мне в это не верилось, я думаю, что все люди, которые знали умершего, становятся с ним еще ближе, теперь они могли общаться с ним где угодно, а тот бы отвечал им на все так, как они бы сами ответили или думали, как ответил сам умерший. Теперь в любой момент я могу представить, что Миша рядом со мной, могу спросить у него совета, а он ответит. И точно так же все смогут постоянно находиться рядом с ним, он не будет одинок. Я решила не делиться ни с кем своими мыслями, потому что вряд ли бы это успокоило Мишину вдову или даже Олю.

9

Седьмого марта, в день проверки гаражей, Миша уехал, сказав, что по делам. В мыслях же он держал обыкновенную покупку небольших подарков для женской половины своих знакомых. Михаил, если и был романтиком, то очень тщательно это скрывал: не подобает автомеханику быть романтиком, не по-нашенски это. Но все же обязанности свои он выполнял. Заехав по дороге в несколько магазинчиков, он нашел то, что искал.