Перебежчик

В последний час или около того Ревик позволял себе немало негатива, включая и один из худших приступов боли разделения за последнее время. Его уже предупреждали, что не надо пытаться соблазнить монахов анклава, хоть мужчин, хоть женщин, так что в такие времена он начал прятаться в своей комнате.

Надо было им понять бл*дский намек и оставить его в покое.

Даже понимая, что другого мужчину к нему привело сострадание, Ревик не мог ослабить свою злость.

Когда старший монах прошёл глубже в комнату, у Ревика перед глазами промелькнул образ. Тёмный, стремительный. Он исчез так же быстро, как появился, но встревожил достаточно, чтобы заставить вздрогнуть и оставить резкий привкус во рту.

Это также вынудило его сделать шаг назад, увеличить физическое расстояние между ним и другим мужчиной.

В этом образе он воткнул складной нож в глаз мужчины-видящего.

Может, дело в свете.

Может, дело в том, что монах смотрел на него… видел его.

Может, дело в бл*дской невинности…

(«Как у овцы», — пробормотал его разум)

…открытости света монаха, сострадании без цинизма, без какого-либо злого умысла.

Может, дело в факте, что они не оставляли его в покое, бл*дь.

— Брат? — позвал монах.

В голосе старшего видящего звучало терпение, а также интенсивный свет. Теплота его света вплеталась в Ревика, пока он стоял там…

(«Вероломный, — обвинил разум Ревика. — Нежеланный, незваный»).

…удерживая его, давая ощущение стабильности, закрепляя его свет в менее злом, менее агрессивном пространстве.

Ревик неохотно позволил другому мужчине уговорами выманить его и убрать наиболее резкую злость.

Через несколько секунд он резко выдохнул.

Затем покачал головой, прищёлкнул языком и потёр виски ладонью.

Теперь он вообще не смотрел на пожилого монаха.

— Stones, — бесцветно пробормотал он. — Они называют себя The Rolling Stones, брат.

Другой видящий послал тёплый импульс света в грудь Ревика.

Там жило веселье, но также интенсивное понимание, настолько абсолютное, что Ревику пришлось сдержаться, чтобы не наорать на него. Сострадание угрожало вырвать из него больше слов, хотя его собственные реакции вызывали у него тошноту, порождали такой сильный прилив ненависти к себе, что ему снова пришлось сдержаться, чтобы не заорать на монаха.

«Терпение, брат Ревик, — мягко послал мужчина. — Ты слишком строг к себе».

«А если я пырну одного из вас в горло, мой хороший брат? — горько послал в ответ Ревик. — Тогда ты будешь думать обо мне в тех же благородных выражениях?»

«Не пырнёшь».

«Ты не можешь этого знать. Я делал это прежде. Много раз».

«Не здесь».

«Какая разница, где я? — прорычал разум Ревика. — С кем я? Ты думаешь, что я такой религиозный и не убью служителя религии? Ибо поверь мне, убью. Это я тоже делал ранее».

Но правда в том, что Ревик этого не делал.

Насколько он мог помнить, во всяком случае.

Более того, в отличие от вещей, которые он не помнил, но подозревал, что делал, или каким-то образом знал это, в данном случае такого чувства не было. Он не думал, что за свою жизнь убил многих монахов, какие бы ужасные вещи он ни делал в остальном, пока жил внутри Пирамиды Шулеров.

Почему-то, услышав ложь в своих словах, он слегка расслабился.

Голубые глаза старого монаха сделались более пронизывающими, губы тронула лёгкая улыбка.

«На самом деле, брат, сейчас ты намного лучше выражаешь эти мысли там, где мы можем их видеть. Это прогресс, даже если это не кажется таковым».

Ревик издал короткий смешок.

Он едва не подавился.

Монах, Тулани, лишь улыбнулся.

«Мысли имеют силу, когда речь идёт о видящих, это правда, — послал Тулани с тем же весельем в своём свете, задумчиво глядя на Ревика. — Но мысли всё равно не то же самое, что и действия, дорогой брат. Даже у видящего на твоём этапе духовного роста».

Он проигнорировал взгляд неверия, который Ревик бросил на него после комментария про «духовный рост».

«Мысли несут в себе свои кармические последствия, — добавил монах. — Но не делай эти понятия равнозначными в своём сознании. Если ты подумал о чём-то, ты не должен относиться к этому так, будто уже сделал это, возлюбленный брат».