Перебирая старые блокноты

С начала войны он работал в Совинформбюро, куда уезжал на целый день, а когда возвращался, урывками и ночами, когда каждый на его месте сваливался бы от усталости, писал «Накануне» — пьесу, которой суждено было стать его предсмертным произведением. Хотя в его положеньях нет ничего открыто биографического, она мне кажется списанной с натуры с того места, где ее создавали.

Тяжело и сонно шла к концу холодная октябрьская ночь. Перед рассветом вверх в стеклянной террасе по лесистому склону поднимался из оврага туман. Вдали над Москвой, размазывая облака дыма и дождевые тучи, плевало кровью зарево продолжающегося и еще не кончившегося вражеского налета. В кресте прожекторных снопов высоко над домом, среди зенитных разрывов белым червячком извивался какой-нибудь «Мессершмитт». Это было не только небо ночных работ Афиногенова, но и небо его пьесы, на которое в воображении он переносил все, что успевал обнять душою, настигнуть и осветить. Поразительную эту вещь он нам читал в ночь такого налета.

Афиногенов был цельным человеком с волей и характером и никогда не поддавался унынию. Наши первые военные испытания не обескураживали его. Уверенность его в нашей победе была велика. Это невольно вспоминаешь теперь, когда его предсказанья сбываются в такой дословности.

Когда в глушь эвакуации пришло известие о его гибели от авиабомбы, этому отказались верить, — так не вязалась идея смерти с тем олицетворением жизненности и больших надежд и обещаний, каким был Афиногенов. А я увидел погруженные во тьму дома и улицы, кружащего в высоте воздушного разбойника и глубоко внизу под ним молодую, счастливую судьбу, слишком богатую, чтобы остаться незамеченной, яркую и отовсюду видную, как незатемненное окно и как нечаянное крушение светомаскировки».

До последних своих дней Б. Л. Пастернак вспоминал трагически погибшего друга и с радостью помогал его дочерям…

1973–1985.

Человек, не ставший пророком (И. Г. Эренбург)

Я столько жил, а все недожил,

Недоглядел, недолюбил,
Я много жил, я ничего не понял
И в изумлении гляжу один,
Как, повинуясь старческой ладони,
Из темноты рождается кувшин.

Илья Эренбург.

Горжусь, что был учеником И. Г. Эренбурга на курсах военных корреспондентов.

В последние годы жизни Илья Григорьевич щедро дарил мне свои «старые» и новые книги.

1

Мне давно хотелось рассказать о писателе И. Г. Эренбурге и его доме, о его трудном, порой невыносимом характере, о шумных вечерах и ночных беседах. Не все он мог сказать в мемуарах «Люди, годы, жизнь».

Разные были родители у Ильи Эренбурга. Мать сухонькая, изможденная, в набожности перешагнувшая предел. Вся ее жизнь проходила в утренних и вечерних бдениях; долгожданные субботы с благочестивыми верующими соседями, отцом и раввином-родственником. Замужество принесло ей мало радости, она плохо понимала мужа — бедного, порывистого еврея, денно и нощно мечтавшего о дипломе инженера.

От отца будущий писатель унаследовал непримиримость духа, страсть к бродяжничеству, непреклонную резкость в суждениях; от матери — верноподданность и умение вовремя погасить внутренние эмоции. Он наблюдал провинциальную семью деда, у которого неоднократно гостил в Киеве. Гимназистом он видел Льва Толстого, слышал о его проповеди нравственного самосовершенствования.

В 1905 году юный Эренбург был свидетелем первых революционных демонстраций. И когда в гимназии возникла подпольная революционная организация, он принял в ней деятельное участие, за что был арестован полицией. Родителям удалось освободить его под залог до суда, но семнадцатилетний Илья Эренбург на суд не явился; в 1908 году ему удалось бежать за границу. Он поселился в Париже.

И.Э. несколько раз присутствовал на собраниях, где выступал Ленин, и даже был у него дома. Живя в Париже, он легко попал под влияние декадентской богемы и отошел от политической жизни. Через год он начал писать стихи, затем публиковать поэтические сборники: «Я живу» (1911), «Будни» (1914). Изображение средневековых католических обрядов с их пышными аксессуарами придавало этим стихам отрешенность, символическую туманность. Известный русский поэт Н. С. Гумилев с одобрением отозвался о стихах молодого поэта («Апполон», 1911, № 5, стр. 78).

Разочаровавшись в жизни, Эренбург стал подумывать о крещении и монашестве. Его кумиром долгое время был Папа Иннокентий VI. Кульминацией явилось стихотворение: