Перебирая старые блокноты

А сама потом, когда увидела,
— Не уйти, —
Всех, кого любила, ненавидела
На пути,
Разметала всех, как листьев ворохи,
Из конца в конец.
Лишь остались шелесты и шорохи
Двух сердец.

1919 год.

Сердце мое и душа ждут,
Чтобы их закат наступил.
В старости есть чистота и уют
Голубиных крыл.
Томила меня и томит теперь
Любовь к одному — грех.
Старость — это тихая дверь,
За которою любят всех.
Старость — это желтый висок
С прядкою белых волос.
Старость — это пуховый платок
С запахом слез.

1920 год.

Один за другим выходят однотомники, двухтомники, трехтомники, собрание сочинений.

«Главная моя книга, — писала Вера Инбер в своей «Автобиографии», — «Апрель», сборник стихотворений о Ленине, человеке, которого буду любить вечно».

В коммунистическую партию Вера Михайловна вступила в блокадном Ленинграде.

Поэтесса Ольга Федоровна Берггольц, пережившая советскую каторгу, неоправданную смерть дочерей, расстрел любимого, голодную смерть второго мужа, в тот страшный год писала:

…Могильщики торгующие хлебом,

Полученным от вдов и матерей…

В 1957 году Инбер написала стихотворение «Свет Ленина»:

И каждый, кто счастлив по праву,

Откликнется сердцем своим:

— Великому Ленину слава

И партии созданной им!

Наша беседа продолжается:

— Вера Михайловна, вы когда-нибудь были искренней?

Как подбитая птица, Инбер встрепенулась:

— Хотите вырвать самое страшное признание? Нет! Оно уйдет со мной в вечность. К счастью, недолго осталось ждать конца.

Она выпила большую чашку подогретого вина. Ее желто-лимонное лицо покрылось испариной. Подслеповатыми щелочками некогда красивых глаз зло взглянула на меня:

— До 1928 года была еще сама собой, — ее прорвало, на миг оживилась, — захлестнули конструктивисты, пятилетки, стройки, каналы, колхозы, Турксиб, депутатство, длительные поездки по Армении и Средней Азии, — Она перевела дух. — Стихи о Ленине, кроме соответствующих гонораров, дали возможность снова увидеть Париж, встретиться с человеком, которого в юности любила; побывать в Швейцарии, Германии, Италии, поехать на Восток. В Токио владелец фешенебельного ресторана предложил мне стать гейшей, обещал баснословные деньги… Партийный билет спас от многих бед, а блокадные дневники дали Сталинскую премию,

— А вы не боитесь об этом говорить?

— Эту беседу мы продолжим на том свете. Там увижу тех, кто вселил в мою душу вечный страх. — И она шепотом произнесла две фамилии — Троцкого и Каменева. — Всю свою долгую жизнь я дрожала сильнее, чем осиновый лист. Каждый час я боялась, что за мной придут,,

Она зарыдала. Успокоившись, бесстрастно прошептала:

— Вы довольны полученным интервью?

8.

Уход.

Она умерла в ноябре 1972 года. За черным гробом, опустив седые юловы, тяжело передвигая непривыкшие к ходьбе отекшие ревматические ноги, шли ее верные друзья, номенклатурные растлители человеческих душ: Грибачев, Софронов, С. Михалков, Чаковский, М. Алексеев, В. Шапошникова, Прилежаева, Баруздин; ныне покойный Сурков — всю жизнь завидовавший Б. Л. Пастернаку.

В СССР имеется обычай, когда умирает писатель, добросовестно служивший коммунистическому режиму, создается комиссия по литературному наследию почившего и спешно готовится книга «Воспоминания современников». Со дня смерти В. М. Инбер прошло 11 лет, но такая книга еще не появилась, очевидно никто не хочет вспоминать добрым словом покойную «европияночку»…

1965–1985.

Муза, победившая смерть (О. Ф. Берггольц)

…А уж путь поколения —

Вот как прост,
да и судьбы его простые:
позади пустырь —
впереди погост.
Позади погост —
впереди пустырь.

О. Берггольц.

Последняя встреча с О. Ф. Бергольц состоялась в Ленинграде в октябре 1970 года. Стихотворный экспромт она вписала в мою книгу автографов. В СССР он не публиковался.

1.

Трудно свыкнуться с мыслью, что навсегда умолкла ее мятущаяся Муза.

Вспоминается холодный январь 1944 года. Северный фронт. Ледяной ветер. Стужа. От искрящегося снега болит голова. Темные очки полагаются только высшему офицерскому составу.

В политотдельской землянке круглые сутки шумит мощный радиопередатчик, трещат старенькие пишущие машинки «Ундервуд». От непрерывно курящих людей дым стоит коромыслом. В этом шуме и гаме верстается очередной номер узенького боевого листка. Кроме призывов на первой полосе даются отрывки из «Февральского дневника» Ольги Берггольц, только что пойманные в эфире: