Перебирая старые блокноты

Любовь Аркадьевна подарила мне десятый номер журнала «Обозрение» за 1907 год. В нем Бальмонт опубликовал «Видение. Рубиновые крылья». В СССР в Большой серии Библиотеки поэта вышло два издания «Стихотворений» Константина Дмитриевича, но это оригинальное произведение туда не вошло.

Последнее письмо от Потаниной я получил в феврале 1947 года. Любовь Аркадьевна со мной прощалась. Она просила забрать и сохранить ее Архив…

Со мной поехал страстный любитель русской поэзии биолог Михаил Петрович Малишевский. Мы опоздали на два дня. В комнатке Потаниной жили другие люди — инвалид войны с тремя детьми и беременной женой.

Книги и разное бумажное барахло увезли в райцентр, — сказал хозяин комнатушки.

Та же дорога, тот же сердитый, насупленный лес. В сельсовете показали письмо-завещание Потаниной.

— Ваша бумажка для нас не документ, — проговорил рябой, колченогий председатель. — Движимое и недвижимое имущество умерщих одиночек по закону принадлежит государству.

Потом мы узнали, что редкостный по своей ценности Архив Любови Аркадьевны Потаниной бесследно исчез.

1948–1964.

Почти натюрморт (В. М. Инбер)

В. М. Инбер была сложным человеком. Всю жизнь она боялась возмездия за то, что была родственницей Л. Д. Троцкого и Л. Б. Каменева.

1.

Увертюра.

В 1946 году вместе со съемочной группой киностудии «Мосфильм» я приехал на натурные съемки в Одессу. Стояла золотая осень, наступили прекрасные дни, когда море синело и ветер спал, свернувшись, как якорный канат. Было так тихо, что даже у берега, там, где обычно курчавится мелкий прибой, синяя вода была как бы отрезана ножом.

В тот памятный год был небывалый урожай дынь. Мы объедались ими, потому что другой еды не было. Гладкие и змеино-пестрые дыни переполняли город.

Ранним безоблачным утром на съмочной площадке появилась миниатюрная, элегантная женщина, поэтесса и прозаик Вера Михайловна Инбер. Старая знакомая режиссера, она изъявила желание написать тексты песен, но режиссура их забраковала, одна были слишком интимной, а другие перебарщивали «ура-патриотизмом»…

Вера Инбер родилась 27 июня 1891 года в Одессе. Ее отец — Моисей Филиппович Шпенсер был владельцем самой большой типографии в городе. Он был весьма популярной фигурой, поскольку приходился дядей Льву Давидовичу Троцкому (Бронштейну).

Вера Моисеевна Шпенсер, впоследствии — Вера Михайловна Инбер, кровная племянница Троцкого, которого она не только хорошо знала, но и боготворила, а потом десятилетиями за это расплачивалась.

В. М. Инбер начала печататься с одиннадцати лет, ее первые стихотворные опыты появились на страницах газеты «Одесские Новости».

2.

В Москве, в Лаврушинском переулке.

Вера Инбер жила в Лаврушинском переулке, в писательском доме, где ее соседями была не очень дружная ватага поэтов, драматургов, прозаиков, фантастов, критиков и разных приключенцев.

В том страшном 1948 году я пришел к ней получить интервью. Я внештатно сотрудничал в Советском Информбюро, который являлся основным пропагандистским рупором, во все концы мира, оттуда отправлялись репортажи и беседы с писателями, работниками искусства, кинематографистами, учеными.

Несмотря на голодное время, хорошенькая, чистенькая домработница в белом фартучке принесла на подносе фрукты, бутерброды и даже «настоящий» кофе, вкус которого мне впервые довелось узнать.

— Чем старше я становлюсь, — сказала Инбер, — тем труднее пишется. Отчего это происходит? Оттого ли, что требуешь от себя слишком многого, или с годами скуднеет творческая сила? Очевидно, и то и другое.

Она вспомнила про разговор с кинорежиссером Пудовкиным:

— В конце зимы 1928 года мы встретились с Всеволодом Илларионовичем в берлинском поезде. Я вся была под впечатлением по картины «Потомок Чингис-хана», только что показанной в лучшем кинотеатре Берлина. На премьере народу было — бездна; публика спокойная, нарядная, добротная. И любопытно было следить за тем, как дамы все плотнее запахивались в меха, а кавалеры все глубже усаживались в кресла, словно опасаясь, что их сорвет с места поток событий на экране. Ритм картины был удивительный. Об этом я сказала Пудовкину. Он засмеялся: был доволен. И после этого, на исходе дня, в ресторане, под стук колес и мелькание за окном лесов и перелесков завязалась у нас длительная беседа о нашей работе. Я стала жаловаться, что мне всегда трудно дается начало.

— Знаю, знаю я это чувство, — сказал Пудовкин. — У меня такое бывает. Сначала трудно, а потом пойдет и пойдет. И все у меня разместится, как на елке.

— Это чувство, — сказала Вера Михайловна, — известно не только писателям. Применительно к врачам оно отлично описано английским писателем Александром Крониным. Герой его романа «Цитадель», молодой врач у постели больного шахтера, мучительно ищет разгадку трудно объяснимого заболевания. Диагноз не дается неуверенному в себе медику. В который раз проверяет он «признаки и симптомы» болезни, не находя нужного ответа.

Вдохновение — одно из прекраснейших, если не самое прекрасное из того, что нам дано испытать на земле.