Перед бурей

Да и заграницей сразу начать формирование постоянной — на годы — редакции, вероятно, возбудило бы такие проблемы эмигрантского местничества, что, пожалуй, вместо дела возникла бы новая склока. Вот, если я не ошибаюсь, почему Дмитрий предпочитает постепенность, скромно очерченные временные решения радикальным. Вот почему я говорю: не будем обманывать себя! Как говорится: едешь на день, а хлеба бери на неделю; так и тут: соглашаешься взять на себя просмотр, обработку и, может быть, дополнение двух-трех номеров, составляемых в России и оттуда пересылаемых нам, а готовься вплотную впрячься в редакционный хомут и везти — всё равно, будут ли приходить из России статьи и великолепные корреспонденции или лишь отрывочные вести да сырые материалы.

Гоц пробыл в Берне дня два или три. Взаимное понимание между нами, а, главное, взаимное влечение друг к другу сделали большие успехи. Все вопросы были решены, и Гоц двинулся прямо в Женеву налаживать наше туда переселение и всё необходимое для перенесения туда работы и нашей личной, и будущего маленького «центра».

По завершении эс-эровского партийного объединения естественно стал вопрос об оформлении связей партии с интернациональным социализмом и вообще об ее заграничном представительстве. Логика вещей выдвигала на пост такого представителя — или, как мы говорили полушутя между собой, «министра иностранных дел партии» — Илью Рубановича. Он был близок к партии уже со вступления в ряды Аграрно-Социалистической Лиги, в партию же формально вошел в составе редакционного коллектива самостоятельно возникшего теоретического журнала русского социализма «Вестника Русской Революции», начатого им вместе с Н. С. Русановым.

Рубанович взялся за дело со свойственной ему энергией. Он воспользовался первым же подходящим случаем — открытием на кладбище Монпарнасс памятника П. Л. Лаврову и привлек к участию в этом торжестве все три основные группировки французского социализма. Говорили речи: зять Маркса и член парижской коммуны Лонге от французской соц. партии (пытавшейся тогда объединить разрозненные социалистические силы), маститый лидер и вдохновитель т. н. «бланкистов» Эдуард Вайан и один из крупнейших «гэдистов» (чистых марксистов) Брак.

За этим скоро последовал: «Манифест к свободной Франции», — смелое и открытое слово, врезавшееся в шумливую вакханалию «франко-русских торжеств» по случаю визита президента Эмиля Лубэ к русскому царю, ради закрепления союза великой европейской республики и последней цитадели европейского абсолютизма.

В это время сначала почти незамеченными прошли в газетах две-три строчки об аресте в Италии какого-то русского, не то «нигилиста», не то анархиста, с безвестным для мира коротким именем «Гоц». Но для нас, русских соц. — рев. и для нашего главного штаба в Женеве эти две-три строчки телеграфного агентства прогремели, как разразившийся под нашими ногами взрыв бомбы. В Гоце, как в своем естественном центре, сосредоточивались все нити политической работы партии…

Вскоре пришло новое, еще более тревожное известие — о требовании, предъявленном русским правительством, о выдаче ему Гоца.

Мы почувствовали себя отброшенными к временам, когда именно такое требование было русским правительством предъявлено к правительству французской республики — по отношению к бежавшему из России представителю Исполнительного Комитета Народной Воли, Л. Гартману. Это покушение на «право убежища» тогда удалось отбить.

В книжке И. Рубановича «Иностранная пресса и русское движение» он писал о тех годах: «Французская радикальная пресса шумно выражала одобрение русским революционерам, в которых видела достойных преемников героев Великой французской Революции». Рошфор писал тогда, что имел счастие пожимать руку Вере Засулич и не иначе называл царя, как Всероссийским Вешателем.

Лавров имел ауденцию у президента палаты депутатов, Гамбетты, которому напоминал о «чести Франции». И еще у всех было в памяти, с какой энергией и повелительной силой отстоял Гартмана «великий старец» Виктор Гюго.

Но царское правительство рассчитывало, что с тех пор времена переменились, да и к тому же королевская Италия, может быть, окажется податливее, чем республиканская Франция. Царская дипломатия явно ошиблась в своих расчетах. Требование выдачи Гартмана всё же опиралось на то, что этот последний лично и непосредственно участвовал в покушении на жизнь русского царя. А Гоц? Он покинул Россию за полтора года перед выстрелом Балмашева и ничего, кроме весьма отдаленной и косвенной связи с организаторами его акта, русская полиция даже и не пыталась доказать. Такая попытка ею была сделана, но ее юридическая убедительность впоследствии была совершенно расшатана на итальянском суде.

Мы немедленно подняли тревогу и снеслись с Рубановичем. Он тотчас же выехал в Италию с рядом рекомендательных писем от Клемансо, Жореса и др. видных французских парламентариев. Судебную защиту М. Р. Гоца принял на себя блестящий адвокат и ученый криминалист, лидер социалистической партии Италии, Энрико Ферри.