Перед бурей

Пламя свечей от поднявшегося шума беспокойно заколебалось, и разорвавшиеся тени тревожно заметались по сторонам.

— Нечем бороться, нечем. Армата наша отобрана, — начал было Половец, но Кривонос перебил его воодушевленно:

— Не бойся! Покуда у козаков есть сабли в руках, еще не умерла козацкая мать! А если уж и суждено всем нам полечь, так продадим, по крайности, жизнь свою дорого, так дорого, чтобы и цены не сложили довеку проклятые ляхи!

— Будем биться, как бились доныне! Сам митрополит благословляет нас! — раздалось в разных углах.

— Да и что смерть! — покрыл все голоса голос Чарноты. — Мокрый дождя не боится! Уже хоть допечем до живого тела ляхам.

А черные окна и двери угрюмо, зловеще глядели на разгоряченных старшин.

— Так, — заметил Богдан. — Умирать нам учиться не у кого, и залить сала за шкуру сумеем! Да только какая от этого польза нам, и нашей вере, и женам, и детям?

Замечание было сказано тихо, но все воодушевленные крики вдруг замерли в один момент.

— А коли так, — вскочил с молодою удалью Чарнота, — так дурни мы, что ли, чтобы смотреть на ляхов? Заберем своих жен, и детей, да тютюн, и горилку и уедем в московские степи — много там вольных земель!

— И то! — раздались несмелые голоса. — Дело!

— Эх! — вскрикнул бесконечно горько Кривонос, ударяя себя в грудь со всей силой. — Что себя даром тешить, братья? Не уйти нам никуда отсюда! Знают, псы проклятые, чем держать нас, — и вдруг в суровом голосе Кривоноса послышались слезы, — ведь нет во всем свете другой Украйны, как нет другого Днепра! — выкрикнул он как-то неестественно громко и упал головою на стол.

Все замолчали кругом. А черные тени нависли еще ниже над освещенным столом.

Тогда поднял голову Богдан.

— Товарищи мои и братья, — начал он, — дозвольте к вам речь держать.

— Говори, говори! Мы пришли тебя слушать! — раздалось сразу в нескольких концах стола.

И все оживились, все заволновалось кругом, точно одно только слово этой умной головы могло указать всем выход, найти путь ко спасению. Один только Кривонос еще лежал головой на столе, и его длинный оселедец извивался по нем, словно гадюка, да Пешта бросал украдкой в сторону Богдана алчный, завистливый взгляд.

— В нужде нашей великой, — продолжал Богдан, — осталось нам одно: не покориться ляху, как советовал Пешта, а усыпить врага хитростью и победить его разумом... «Будьте мудры, как змии», — говорится в писании... — Богдан обвел всех присутствующих взглядом и, понизив голос, продолжал дальше: — Выставить в поле против в десять раз сильнейшего нас врага последние наши силы — безумно; безумно потому, что мы забыли про другую цель. Какой у нас единый оплот и Украйне, и защитникам ее — козакам?

— Запорожье! — крикнули дружно несколько голосов.

— Верно, друзи, оно у нас и батько, и матерь! — поднял голос Богдан. — А в это ведь сердце желают ударить.

Кривонос медленно поднял голову и впился глазами в лицо Богдану.

— А в это ведь сердце желают ударить, — продолжал Богдан. — Так не отдать его на растерзание, а защитить до последнего издыхания!

— Костьми ляжем! — крикнуло большинство голосов, и оживленные глаза загорелись надеждой.

— Так вот вам, братья, моя первая рада: все силы, какие остались и какие прибывать будут, сосредоточить на Запорожье, и если весною вздумает нагрянуть Иуда с Потоцким, то встретить их так, чтоб шаровар своих не унесли назад.

— Разумное слово! Богдан — наш батько! Слава! Слава! — зашумели ожившие голоса.

— Стойте, друзи, еще потерпите немного... Для чего козаки нужны Речи Посполитой?

— Для защиты границ, — ответил весело Чарнота и подмигнул как-то бровью.

— Верно! — кивнул головою Богдан. — А когда еще сов­сем без нас обойтись Польша не сможет?

— Когда поднимется война с Турцией, — досказал Нечай.

Кривонос только медленно переводил глаза с одного на другого и разгорался зверскою радостью.

А Богдан продолжал еще дальше:

— За что же Турция объявляет Польше войну?

— За то, что козаки не дают ей покоя, шарпают прибрежные города, — как-то лихорадочно ответил Нечай, приподымаясь на месте.

Богдан улыбнулся многозначительно.

— Война, значит, в наших руках, братья... И что мешает нам, — понизил он еще голос, — когда начнется война, повернуть оружие и требовать своих прав меч...

Но Кривонос на дал ему окончить.

— Друже, Богдане, батьку мой! — крикнул он с искаженным от бешеного восторга лицом и задохнулся от волнения. — Бог вдохнул тебе в голову эти мысли, за одно это слово в рабство пойду навеки к тебе!