Перед бурей

Большевики, вместе с их спутниками, чего-то еще ждут. Чего? Известий извне. Между двух-фракционным блоком и столичной «улицей» идет нервный обмен гонцами. Параллельно такой же напряженный обмен идет и у нас. Наши вести благоприятных перспектив не открывают.

Расположенный в Петербурге броневой дивизион сохранял верность Учредительному Собранию. Эту верность свою он собирался продемонстрировать в день его открытия. Первым этапом его маршрута намечались казармы Преображенского и Семеновского полков. На их митингах неизменно проходили резолюции: Вся власть Учредительному Собранию! Эта возможность какой-то консолидации сил, сочувствующих установлению подлинного народовластия, казалось, открыла бы Учредительному Собранию перспективы; во всяком случае «разгонные» настроения большевиков могли бы, пожалуй, быть серьёзно сдержаны. Однако, самые последние вести ни к каким иллюзиям не располагали. Большевики оказались хорошо подготовлены ко всем случайностям.

В ночь под открытие Учредительного Собрания организованные большевиками рабочие ремонтных мастерских сделали порученное им дело. Путем умелого «технического саботажа» броневые машины были превращены в неподвижные, точно параличом разбитые груды железа.

Удручающие вести приходили с маршрутов движения из разных частей города. Всюду колонны демонстрантов наталкивались на вооруженные заставы и засады. Безоружность толпы только придает духу «верным стражам советской власти». Если толпа не дает себя сразу разогнать, в нее стреляют из винтовок, стреляют из пулеметов…

Были случаи: толпа, обстреливаемая из пулеметов, ложится на землю, переждав таканье пулеметов, после чьего-нибудь призывного возгласа, вновь подымается и бросается вперед — и снова ложится — и опять встает, оставляя на месте раненых и убитых. И еще вести: всё мрачнее и мрачнее: при разгоне одной колонны — со Шлиссельбургского тракта — полегло много обуховских рабочих. В другом месте среди убитых известная нам всем эсерка Горбачевская, дочь революционера и внучка декабриста. В третьем — запоздавший на открытие Учредительного Собрания и пришедший вместе с демонстрантами крестьянин-депутат. По всем больницам и по многим частным домам разнесены раненые. Ни одна из колонн демонстрантов не может пробраться к Учредительному Собранию.

И последняя весть. В казармах преображенцев и семеновцев настроение мрачное и подавленное. Там ждали прихода броневиков и готовы были вместе с ними пойти к Таврическому дворцу, рассчитывая, что при таких условиях большевики отступили бы без кровопролития. Броневики не пришли. Настроение упало.

Нам ясно: судьба Учредительного Собрания решена. Мы отрезаны от толщи страны, которая нас послала. Мы — пленники в осажденной крепости.

Один из членов Учредительного Собрания эсер Лисенко описал это единственное заседание Учредительного Собрания довольно подробно под названием «Страшная Ночь». Я рекомендую всем, кто может где-нибудь в библиотеке найти эту брошюру, прочитать ее. К сожалению, мой экземпляр пропал вместе со всей моей библиотекой, которая была захвачена немцами.

Да, это была воистину страшная ночь. Эта страшная ночь, я понял тогда, решила судьбу России на долгие, долгие годы. Теперь мне всё яснее становится, что эта страшная ночь решила судьбу не только России, но и Европы и всего мира.

И вот, наконец, сообщение двух фракций — большевистской и левоэсеровской. Они готовы к открытию заседания. Они готовы, и всё «готово».

Зал заполняется народом. По бокам трибуны — вооруженные. В коридорах вооруженные. Галереи для публики набиты битком. И там над головами то здесь, то там дула винтовок. Билеты на галереи распределял Урицкий. И распределил…

В книге своей «На боевых постах февральской и октябрьской революций» Вл. Бонч-Бруевич описывает, как он обеспечивал власть и порядок в Таврическом дворце с помощью особо подобранной команды с крейсера «Аврора» и двух рот с броненосца «Республика», и как другой его товарищ по оружию, Дыбенко, располагал на ключевой позиции — на углу Литейного проспекта — опять-таки какой-то специальный «отряд тов. Ховрина в 500 человек, с ручательством, что мимо него никакие демонстранты к Таврическому не проникнут», как всем собранным в три часа ночи отдельным начальникам отрядов «вручались в запечатанном конверте специальные задания».

Из воспоминаний Троцкого, написанных по свежим следам событий («Правда», 20 апреля 1924 г.), мы впервые узнали, как сам Ленин боялся, что обычные воинские части, крестьянские по составу, окажутся ненадежны, ибо «в случае чего русский мужик может колебнуться», как он распорядился «о доставке в Петроград одного из латышских полков, наиболее рабочего по составу».

Когда наступил, наконец, момент открытия Учредительного Собрания, Ленин, по свидетельству верного Бонч-Бруевича, «волновался и был мертвенно бледен, как никогда… сжал судорожно руку и стал обводить пылающими, сделавшимися громадными, глазами всю залу». Вскоре, однако, он оправился и «просто полулежал на ступеньках то со скучающим видом, то весело смеясь».