Перед дальней дорогой

Ришар прекрасно владел собой. Спокойное лицо, сдержанный тон, изящная поза, непринуждённые жесты, которыми он иногда подчёркивал свои слова. Железная воля незаурядной личности делала своё дело: умение расслабиться в минуты нервного или физического напряжения — великое умение! Но по ряду неуловимых признаков, жёсткой складке губ, сосредоточенному взгляду и Бог знает ещё почему Лорка замечал душевное смятение товарища, хотя он и не знал, что с ним такое стряслось со времени последней встречи. Надо было как-то отвлечь его от неприятных мыслей и переживаний. Взгляд Федора остановился на шахматном столике, и он предложил:

— Не сыграть ли нам партию в шахматы?

— Ты серьёзно?

— Конечно! — Зеленые глаза Лорки щурились в плутоватой улыбке. — Разве ты не знаешь, что после шпаги и самбо я больше всего люблю шахматы?

Ришар вдруг поднял голову, проницательно взглянул на Федора и очень спокойно сказал:

— Именно шахматы окончательно убедили меня в том, что путь на Кику для меня заказан. — Заметив удивление Лорки, пояснил: — Раздумывая над твоим предложением, я сел за шахматный столик. И мне вдруг подумалось: а много ли великих шахматистов, скажем, чемпионов мира, сумели заиграть в прежнюю силу после того, как соперник ухитрился учинить им настоящий разгром? Не случайное поражение, а подлинный принципиальный разгром. Не доверяя памяти, я обратился к компьютеру и принялся просматривать историю шахматных чемпионатов, начиная с самых истоков, от Стейница и Ласкера. И поразился, даже испугался! Ни один шахматный титан после краха никогда не поднимался на прежнюю высоту. Они продолжали играть, играть хорошо, иногда прекрасно. Но никогда не возвращали своё былое величие и несокрушимость. Понимаешь? Никогда!

Лорка понимал. Психологический надлом лечить куда труднее телесных ушибов и переломов. Память о срыве, память о поражении сидит в подсознании, как клещ. В ординарной обстановке человек не подозревает о его существовании, но стоит ситуации накалиться и выйти на самую грань допустимого, как этот клещ пробуждается, больно впивается в мозг и на место былой решительности приходит неуверенность. Гнёт былых поражений — тяжёлый гнёт. Сорвавшись психологически один раз в космосе, Ришар Дирий боялся, что такое может повториться ещё раз на Кике.

По глазам Лорки Ришар понял, что тот обо всем догадался и разжёвывать ему ничего не надо. Но, поколебавшись, все-таки пояснил:

— Я испугался, Федор. Не за себя, поверь. За тебя, за Тимура, за всех других, кто будет бок о бок работать на Кике. А работать там придётся на пределе, я в этом убеждён. — Он помолчал и добавил: — И потом, я вдруг отдал себе отчёт в том, что по-настоящему полюбил свою монтажную, строительную работу. Мне, может быть, впервые в жизни жаль с ней расставаться. И вот, тщательно взвесив все это, я решил отклонить твоё предложение.

— Каждому своё, — импульсивно сказал Лорка и пожалел об этом.

— Каждому своё, — согласился Ришар грустно.

Лорка бережно положил на тонкую сильную руку Дирия свою тяжёлую ладонь.

— Всякий путь заслуживает уважения, был бы он честным. Я не в обиде на тебя, Риш.

Дирий лукаво улыбнулся.

— Ну вот, после исповеди мне как-то легче дышится.

Лорка засмеялся, как бы давая понять, что тот нелёгкий разговор кончился и теперь начинается другой.

— Ты сказал, что на Кике придётся работать на пределе. Почему ты так думаешь?

Ришар внимательно посмотрел на Лорку, как бы раздумывая, стоит ли откровенничать.

— Я ведь могу высказать только сугубо личное мнение, Федор.

— Именно оно меня и интересует.

Дирий пожал плечами.

— Пожалуйста. Судя по всему, на Кике мы встретились с представителями разума, которые в этико-эстетическом плане сильно отличаются от людей.

— Скорее всего так.

Ришар усмехнулся.

— Вот и представь себе встречу с разумным пауком или каракатицей. Или вообще с неведомым монстром, покрытым зловонной, по земным критериям, слизью. Сколько тут будет барьеров и преград при общении! И полно, можешь ли ты быть уверен, что они преодолимы? Вспомни, с каким трудом, ценою каких жертв мы преодолели внутри самих людей такое пустяковое отличие, как цвет кожи.

— И все-таки преодолели. И сильно поумнели с той поры, Риш.

— Да, — как-то неопределённо протянул Дирий, — мы сильно поумнели. И ты хочешь сказать, что разум сам по себе может стать основой для контактов?

— Я очень надеюсь на это.

Ришар вздохнул.

— Понятно. Ты добр по натуре. И ты оптимист. А я скептик. — Он усмехнулся. — Извини, буду откровенен. Разум изначально добр! Желанные и милосердные братья по разуму! Когда я слышу эти благоглупости, у меня возникает атавистическое желание хорошенько выпороть такого легкомысленного. Казалось бы, человеческая история, фашистские фабрики смерти чему-то должны научить нас.

— Мы сильно поумнели с той поры, Риш, — упрямо возразил Лорка.