Перед грозой

Зубов усмехнулся, приподнялся на локте, отодвигая в сторону пышную ветку ели, закрывающую нас от дороги.

— Вон, она Масловка! Добежали…

Дорога, с которой они свернули, упиралась в довольно крупный поселок, крайние дома которого начинались уже метрах в двухстах от них. На въезде был установлен шлагбаум, возле которого, съежившись в куцей шинельке, бродил солдат в немецком обмундировании. Чуть дальше виднелись грузовые машины, припорошенные снегом, несколько бронетранспортеров. Во многих избах горела керосинка, светились окна, а над печными трубами вился легкий сизоватый дымок. Картина была настолько мирной, непохожей на все, что видели разведчики до этого, так напоминающей дом, что у всех заныло под ложечкой от тоски.

— Сейчас бы на колядки…Да с девками с горы покататься! — мечтательно промолвил Гришка, выразив, наверное, общую мысль.

— У нас такие гулянья под Новый год закатывали… — подхватил Прохор. Каток во дворе заливали.

— Интеллигенция… — хмыкнул Гришка.

Сейчас бы домой. Дед Федька ворчит, словно сломанное радио. Дети играют на огромной русской печи. Рядом Акуля, а ты слушаешь треск поленьев, греешь ладони возле открытой заслонки, попыхивая самокруткой…А за коном воет вьюга, бросая в маленькие окошечки комья мокрого снега, но нет ничего уютнее, чем такой вечер в круги семьи. С ней тебе ничего не страшно, даже лютая метель, разыгравшаяся на улице…

Видение Петра было настолько ярким, что он даже немного согрелся от придуманной им же печки.

— Петро! — его за плечо трепал Табакин, возвращая в суровую реальность из мира грез.

— Петр Федорович!

— Да… — помотал головой Подерягин, сбрасывая наваждение.

— Только как мы определим кто здесь самый главный. Деревня-то большая…Домов пятьсот будет… — поинтересовался Зубов, у которого уже начали закрадываться сомнения, что он поступил правильно, послушав своего солдата. Не кстати вспомнился их давний разговор о ложно патриотизме. Пришла мысль, что может, майор Тополь был прав, и Петр привел их сюда, чтобы сдаться. Но Зубов отмел ее, как недостойную советского гражданина и офицера. Если не доверять тем с кем идешь в разведку…

— А мы сейчас вот у товарища спросим… — Петр понимающе переглянулся с Григорием, поняв друг друга без слов. Тенью скользнул за спину часовому, скрывшись в темноте, приближающегося к деревне леска.

— Что он хочет… — пробормотал растерянно Прохор, непонимающе глядя на двух друзей.

— Сейчас увидишь, лейтенант! — Табакин слепил из мокрого талого снега круглый снежок среднего размера и швырнул в будку часового. Тот моментально вскинулся, сдернув с плеча винтовку, хоть и имел до этого вид скучный, если не сонный.

— Warte? Wer kommt? — воскликнул немец, передергивая затвор ружья. Направляя его в сторону откуда прилетел снежок.

— Чего сказал? — не оборачиваясь, уточнил Григорий, жадно пожирая глазами пространство позади фашиста.

— Стой, кто идет… — быстро перевел Прохор, не сводя глаз с немца, но все равно пропустил тот момент, когда крепкая фигура Петра взметнулась из-за сугроба, подняв облако снега. Подерягин закрыл рот солдата ладонбью, а потом со всего маху рубанул по шее. Тело часового обмякло, винтовка выпала из рук. Немец осел, не доставляя никаких хлопот Петру, который уже оттащил его в то место, где его уже ждали Гришка с Зубовым.

— Ну, вы даете. Петр Федорович… — покачал одобрительно головой лейтенант.

— Не зря же вы нас учили столько времени под Вологдой! — хмыкнул Подерягин, не став говорить, что все это пришло совсем не из-за обучения в полевом лагере, а из накопленного жизненного опыта, когда сходились в деревне улица на улицу. Когда старшие мальчишки постоянно тыкали его дворянским происхождением, и приходилось то и дело вступать в драку.

— Эй, очнись! — Табакин похлопал немца по щекам. Это был совсем молодой солдатик, возраста Зубова. Розовощекий, испуганный, от ударов по лицу, он открыл глаза, непонимающе уставившись на диверсантов.

— Спрашивай! — кивнул лейтенанту Петр, борясь с жутким желанием закурить. Некогда было. Особенно сейчас, когда их поиск входил в решающую фазу.

— Wo lebt dein kommandeur? (Где живет ваш командир?) — по-ученически запинаясь, спросил Прохор. Для него все это было в новинку. Страшно…

— Lass mich gehen…Ish weib nichts! — затараторил немец, даже не пытаясь вырваться из цепких рук Табакина, придерживающего его на всякий случай.

— Чего говорит? — нахмурился Петр.

— Говорит, чтобы отпустили, так как он ничего не знает… — с трудом перевел Прохор.

— Бей! — кивнул Подерягин Гришке, сам несколько раз ощутимо приложившись к худосочному боку пленного.

— Ich bin nur ein Soldat! Ich wurde gewaltsam derufen! Tote nicht…Es tut mir Leid!

— И? — спросил у комнадира Гришка после небольшой паузы. — Подействовало?

— Нет… говорит, что он всего лишь солдат. Его призвали насильно. Он не хотел. Просит не убивать…

Подерягин со всего маху врезал молодому фашисту по скуле, потом добавил несколько раз по почкам.

— Переспроси?

— Wo lebt dein kommandeur?

— Tote nicht…Es tut mir Leid! (Не убивайте…Прошу!)

— Wo lebt dein kommandeur? — твердил заученную фразу Зубов.