Перед грозой

Август — месяц смерти и несчастий. Нож неумолимого летнего зноя режет направо и налево. Дон Грегорио, гробовщик, делает свою работу исподволь; в мае или июне он уже закупает необходимые материалы, и хотя никто ему еще ничего не заказывал, сколачивает впрок два или три гроба, чтобы не застали его врасплох, а после остается только ждать — с часу на час. Горе тем, кто неизлечимо болен! Горе детям! Зловещая луна предвещает несчастье. Резко усилился падеж скота. Месяц засухи, злой жары, затишья в лоне туч. Затишья, подкашивающего урожай. У больных, матерей, земледельцев в этот месяц — до дня святого Варфоломея — душа висит между небом и землей. Даже с какой-то ленью дон Рефухио взирает на то, что август уже близок; ему говорят о том и о сем, о поездке на то или другое ранчо и то, что дни у такой-то сочтены, что такому не помогли лекарства; ну кто виноват, что такой-то умер?! И как будто мало естественных смертей — чем только не грозит прекрасная августовская луна? Чем только не грозит это солнце, и огненное небо, и сухой воздух? Так еще жди насильственных смертей, убийств и необъяснимых несчастных случаев или неожиданных раздоров.

Август — зловещий месяц.

3

Кое-кто из лавочников и других жителей селения, которым хочется развлечься, собираются поехать на праздник в Халос — пятнадцатого. Это все то же, кто побывал на ярмарке в Агуаскальентесе, а дальше так и живут — от праздника святого Николая в Местикакане до праздника святого Михаила в Яуалике; едут в Тойяуа и в Ночистлан — в октябре, а как только наступит ноябрь — в Теокальтиче.

Все они — порядочные бездельники, заняты лишь петушиными боями да игрой в карты; люди бесполезные, так — ни рыба ни мясо; к счастью, их немного. И было бы хорошо, если бы они там и остались и не возвращались сюда со своими россказнями! Кое-кто из них настойчиво уговаривал Дамиана Лимона отправиться вместе с ними, но тот все никак но мог решить: то ли ему уехать на время из селения, поразмыслить над своими делами, — а здесь будь что будет, — то ли остаться и играть напропалую.

— Ну, в Агуаскальентес поехать ты не смог, поедем в Халос; по прогадаешь, там и скот продают отменный, и выгодно закупим маис нынешнего урожая, — предлагает дои Ансельмо Толедо дону Тпмотео Лимону.

— Скорее всего я поеду по другому адресу — на кладбище, — отвечает дон Тимотео.

— Выбрось это из головы. Все это глупости, и грех так думать. Тебе что, не терпится предстать перед судом божьим?

— Мой святой, Сан-Паскуаль, мне не велит, — дон Тимотео подавленно покачивает головой, — не велит.

— Тебе нужно отвлечься от мрачных мыслей, поедем в Халос! Вот увидишь, тебе это пойдет на пользу. Ты успокоишься. И нервы у тебя успокоятся. Столько на тебя свалилось горестей. Поехали. Поехали.

— Зачем испытывать терпение божие? Я не хочу умереть вдали от дома, — дон Тимотео поднимает голову, взгляд его спокоен, — и пусть смерть меня застанет подготовленным.

— Послушай, не обижайся, но все это просто страхи, недостойные мужчины.

— В августе я никуда не поеду. Мой святой, Сан-Паскуаль, мне не велит, а к тому же вон и пес Орион воет, каждую ночь воет, а это уж точно к покойнику.

(«В таком случае, — думает дон Ансельмо, и то же самое думают многие, прослышав о похоронных настроениях дона Тимотео, — откуда же эта сплетня насчет его свадьбы с Микаэлой?»)

От Микаэлы. После того как из ее намерений немедленно и с триумфом вступить в конгрегацию Дщерей Марии ничего не вышло и утихли ее опасения, вызванные домогательствами Дамиана, девушка вернулась к первому из своих замыслов — разжечь огонь старческих желаний в доне Тимотео, заставить его потерять голову и тем самым отомстить всему семейству Лимон. И она кое в чем преуспела. Потихоньку расточала старику любезности. Сочувственно вздыхала, говоря с ним о неблагодарных детях.

Не считалась она с предупреждением Сан-Паскуаля.

Не посчиталась с судьбой.

4

А Лукасу Масиасу одно удовольствие — припоминать все смерти и несчастья, кои случились во всех августах, начиная примерно с сорок восьмого пли с пятидесятого года, и запечатлелись в его собственной памяти, хотя подчас он не удерживается перед тем, чтобы раздвинуть границы памяти и пополнить ее всем, чем угодно. Говорит, например: