Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

В первое время нам, помимо военных бюллетеней генерального штаба, позволяли телеграфировать и наши собственные частные сведения – под условием особой каждый раз оговорки, что дело идет именно о частном, а не об официальном сообщении. Так как это требование совпадало с интересами добросовестной информации, то мы ему без ропота подчинялись. Но недели две тому назад режим был радикально изменен: запретили телеграфировать какие бы то ни было частные сообщения о военных операциях. Раз цензура пропускает что-нибудь, – объяснили нам внезапно, – этим самым она берет на себя ответственность за достоверность сообщения. Новая функция цензуры – наблюдать не только за тем, чтобы корреспонденты не сообщали ничего вредного интересам военных операций и всяким иным государственным интересам, но и за тем, чтоб они телеграфировали «правду и только правду», – казалась нам несколько чрезмерной заботливостью о доброй нравственности корреспондентов и о духовной пище европейских читателей. Пришлось, однако, подчиниться. При этом новом режиме мы уже были избавлены от труда частной проверки наших информаций: пропускает цензура телеграмму – значит, «правда и только правда», задерживает – стало быть, вымысел. И вот на почве этого нового порядка мы уже раза два оказались в крайне печальном положении. Еще в начале ноября здесь тонкой струйкой пробился слух, что болгарская армия у Чаталджи отбросила турок на правом фланге и разбила армию Назим-паши в центре. Телеграмм об этом не пропустили: стало быть, вымысел. Но к 3 ноября слухи уплотнились и приняли такую форму: чаталджинские укрепления прорваны окончательно, турецкая армия разрезана на несколько частей, болгары наступают, и вступление армии царя Фердинанда в Константинополь предстоит 5 ноября. Все корреспонденты бросились в цензуру. Там наши срочные телеграммы беспрепятственно пропустили. Значит, правда! У нас уже не было нужды ни заботиться о проверке известия, ни придавать сообщению осторожную форму. И если мы таким образом ввели дня на два в заблуждение европейское общественное мнение, то было бы грехом умолчать, что сделали мы это при активном содействии военной цензуры.

Еще одну мысль хотелось бы мне тут же наметить – не по поводу цензуры, а в связи с нею.

Институт цензуры совершенно не предусмотрен болгарской конституцией. Это ни для кого здесь не составляет вопроса. Но те, кто ввел цензуру, считают, что она безусловно необходима для успеха военных действий, и что штатским параграфам конституции не остается ничего, как посторониться. Не стану спорить, не мое это дело, хоть и остаюсь при особом мнении. Но как бы там ни было: необходима ли цензура или нет, – ясно, во всяком случае, что она представляет собою довольно серьезную занозу в теле политической демократии, и что эту занозу не так-то легко будет выдернуть впоследствии: кончик может остаться надолго. Говоря без метафор, я отнюдь не уверен, что после окончания войны и даже мирных переговоров правительство сочтет возможным сразу вернуться к прежним условиям полной свободы печати. Чрезвычайные меры вообще легче вводятся, чем отменяются, а в соображениях государственной необходимости «обуздания» печати и после войны недостатка не будет: новые провинции, неустановившиеся отношения, неблагонадежные инородцы (греки и турки) в составе населения и пр., и пр.