Перед историческим рубежом. Политическая хроника

Можно с уверенностью сказать, что если бы русская свобода должна была родиться от оппозиционного земства, она никогда не увидала бы света. Но, к счастью, у нее есть более надежные «предки»: во-первых, это – революционный пролетариат, во-вторых, это – внутренняя, пожирающая себя логика русского абсолютизма.

Кто выиграл от «прискорбных явлений нашей жизни»? – спрашивает некий публицист. И мужественно отвечает: «Увы! выиграл один только мнимый друг русского самодержавия, русского народа и русской свободы – централизующий бюрократизм, который рос, под всеми предлогами, пропорционально ослаблению правильной и нормальной общественной жизни, под предлогом противодействия эксцессам либерализма, под предлогом умаления общественной и личной инициативы (хорош „предлог“!), под предлогом экономических кризисов, рос и все шире захватывал в свои сети все свободные функции народной жизни».

Это не из заграничных брошюр г. Шарапова. Это не из последних речей г. Стаховича[33]. Это и не со слов конституционалистов «Освобождения». Нет и нет! Это редактор «Гражданина», конкурент мага Филиппа, неутомимый князь Точка, бескорыстный (казенные объявления не в счет) страж государственных заветов Семибоярщины, взалкал свободы… Скоро, читатель, настанет день на святой Руси. Ибо что же будет завтра, если уж сегодня сам князь Мещерский, старый петух реакционной полуночи, начинает сбиваться и испускать чуть ли не «конституционалистские» ноты!

А ведь только вчера «Гражданин» грозил охранительным перстом сельскохозяйственным комитетам, этим очагам «оппозиционной болтовни»! Только вчера князю Мещерскому являлся в кошмарно-патриотическом сне призрак «образованного либерального купца», опошляющего вопросы русской государственности. А сегодня…

Что случилось, князь? Публицистический lapsus (описка)? Резиньяция (покорность) перед духом времени? Отошли ли казенные объявления?

Или же и ты, старая крыса, заметила непоправимую течь в корабле русского самодержавия? Если так – торопись, торопись, ибо завтра, пожалуй, будет уже поздно…

Но мало того, что редактор «Гражданина» сам становится на защиту «свободы» против бюрократического централизма, он и Александра III превращает в тайного воздыхателя по свободе. Оказывается, что «великий Гатчинский Отшельник» – да будет ему тяжела земля! – только и мечтал об освобождении России «от гнета бюрократизма и централизации». Вот где иногда скрываются политические единомышленники!

«Благодаря мнимым союзникам Самодержавия, – думал тайный коронованный конституционалист, – бюрократии и централизации, их всезахватывающая волна снизу все возносит кверху, в зародыше туша всякую свободу на месте: не лучше ли тихой волне идти сверху книзу и приносить свободу для каждой плодотворной мысли, для каждого жизненного труда?»

В самом деле, – не лучше ли абсолютизм, сочетавшийся со свободой морганатическим браком? Нагайка, завернутая в пергамент Великой Хартии Вольностей?[34]

Что значит «свобода» на публицистическом жаргоне князя Мещерского, мы разбирать не станем. Может быть, это паточная славянофильская «свобода» от всяких «бумажных», т.-е. правовых гарантий, роль которых выполняет благожелательная деспотическая воля, «тихою волною» изливающаяся «сверху книзу»? Другими словами, может быть, это просто свобода… от политической свободы? Вопрос темный. Ясно одно: в интересах самодержавия, а значит (у князя – значит!) и народа, централизация и бюрократизм должны уступить место общественной самодеятельности. Эту самую ноту о самодержавии, опирающемся на самодеятельность граждан, вот уж несколько десятилетий усердно тянут наши народнически-либеральные и славянофильски-либеральные публицисты. И усердие их, поистине, самоубийственно! Вместо того, чтобы демонстрировать на каждом общественном факте ту несомненную истину, что самодержавие не по недоразумению, но по своему внутреннему политическому содержанию есть не что иное, как властная всезахватывающая и всепопирающая бюрократия, наши либеральные недоросли систематически развращали общественную мысль, отрицая противоположность интересов абсолютизма и земского самоуправления. Одни делали это по врожденному недомыслию, другие – в надежде «обойти» самодержавие двумя-тремя хитроумными силлогизмами. Но как политическая простота первых, так и политиканская вороватость вторых составляют самые позорные страницы в истории нашей публицистической мысли. Никакие «независящие обстоятельства» не могут тут служить оправданием. Не засорять обывательское сознание фикциями свободолюбивого деспотизма и конституционного кнута, но очищать это сознание от идеологических переживаний патриархальной государственности, – вот задача, единственно достойная политического деятеля.