Перед лицом Родины

— Вы доведете, что не только на Христа, но и на самого господа-бога Саваофа будешь похож, — сердито сказал Виктор.

— Эх, дурак ты, дурак! — сожалеюще сказал Картавых. — Дал бы показания, ну и все бы было в порядке… Пищи давали бы вдоволь, папиросы… Был бы чист и одет прилично. Жена передавала бы передачи…

— Жена? — оживился Виктор. — Будьте человеком, гражданин следователь, скажите, как она живет, как дети?

— Ты что, не знаешь, что ли? — делая вид, что удивлен, сказал Картавых. — Через твое упрямство, что не раскалываешься, жена твоя арестована, а дети в приюте…

— Что вы говорите? — прижимая руку к сильно заколотившемуся сердцу, воскликнул в отчаянии Виктор. — За что ж ее?.. За что мучают детей?.. Но, заметив блудливо бегающие глаза следователя, он понял, что тот сказал неправду.

— Вот давай показания, — сказал Картавы к, — тогда и жену освободим, и детей ей вернем.

— Клеветой я не хочу добиваться жене освобождения, — проговорил Виктор. — Она ни в чем не виновата перед Советской властью, ее освободят и так…

— Ну и сиди еще! — озлобленно выкрикнул следователь. — Я из тебя сделаю, что ты не только на Иисуса Христа или бога Саваофа будешь похож, но и на самого духа святого… Не такие герои, как ты, сдавались… А ты, Христосик, как миленький расколешься…

После этого визита следователя Виктор еще сидел недели две-три, а может быть, и четыре. Он уже потерял счет дням. Он не знал, какой был месяц, какой день и число.

А потом Виктор стал психически заболевать. У него появились зрительные галлюцинации.

Он устремлял пристальный взгляд на какое-нибудь грязное, расплывшееся пятно на стене или потолке. Пятно ото неожиданно оживало и превращалось в милое улыбающееся лицо Ольгуни или Андрюши… Дрожа от счастья, Виктор протягивал руки к дорогому видению… Но оно, как дым, расплывалось, и на стене оставалось лишь грязное пятно…

Виктор подходил к двери и смотрел в стеклянный глазок, в который обычно наблюдали за арестантами, и ему в этом маленьком глазке мерещился любимый образ жены… В такие минуты он весь преображался, его охватывала радость, он веселел и от счастья даже готов был отплясывать…

Виктор, конечно, отлично понимал, что психически заболел, но не пугался этого. Наоборот, он так устал нравственно и физически, что хотел уйти из мира действительного в мир воображений.

Если начавшиеся с ним зрительные галлюцинации он мог еще как-то объяснить себе расстройством своей психики, то вот слуховые галлюцинации, которые стали с ним происходить позже, его обманули. Он принял их за действительность, поверил им.

Через незастекленное окошко в камеру Виктора вместе с порывами холодного осеннего воздуха проникали звуки огромной тюрьмы… Все это было жутко слушать. Но человек такое существо, что он ко всему привыкает. Привык и Виктор к тюремным шумам и крикам…

Но однажды он вдруг насторожился. Он услышал такое, от чего его даже ударило в пот, хотя он лежал на цементном полу и дрожал всем телом от стужи.

Приподнявшись с пола, он прислушался.

— Волков — очень талантливый человек, — послышался ему голос, доносившийся через окошко из следовательского кабинета.

— Несомненно, талантливый, — отвечал второй. — Если б он не был талантливым, то разве «Правда» опубликовала бы такой блестящий отзыв о его романе?

От волнения Виктор слышал, как бурно застучало его сердце. «Значит, напечатали все-таки рецензию…» — ликующе подумал он.

Несмотря на то что дежурный вахтер, расхаживавший по длинному коридору, в любую минуту мог заглянуть в глазок, Виктор вскочил на ноги и, взобравшись на радиатор, приник ухом к решетке.

— О его романе, — голос продолжал из следовательского кабинета, высокого мнения Ворошилов.

— Да что там Ворошилов, — отвечал второй. — Ведь сам Сталин высокого мнения о нем.

— Я слышал, что его хотят освободить из тюрьмы, — сказал первый голос.

— Непременно освободят, — поддержал второй.

И сколько потом ни прислушивался Виктор к таинственным голосам, он в этот раз больше ничего о себе не услышал.

XXI

Вскоре Виктора перевели в дом предварительного заключения при краевом управлении НКВД.

Его опять посадили в неотапливаемую, холодную камеру с разбитыми заиндевелыми окнами. Правда, в камере стоял стол, было даже два топчана с матрацами и одеялами. Это уже большое удобство, настоящий тюремный комфорт.

В камере находился заключенный. Он очень обрадовался приходу Виктора.

— Рад, очень рад, — пожимая руку Виктору, сказал он. — Я уже затомился здесь один. Давайте познакомимся. Ведунов Прокопий Сергеевич, бывший городской архитектор, а сейчас «враг народа», — засмеялся он.

Это был высокий, седовласый, смуглый, горбоносый человек лет пятидесяти.

— Слышал я о вас, — сказал Виктор и назвал себя.

— О! — изумился архитектор. — Значит, и вас тоже посадили? Не посчитались, что вы писатель… Читал ваши произведения. Прекрасные… Очень нравятся мне… Ну, устраивайтесь, Виктор Георгиевич, вот ваш топчан…

Ведунов был человек начитанный, много знал. С ним нескучно было, он рассказывал Виктору разные истории, вел беседы о литературе, искусстве.