Перед лицом закона

Было очевидно, что сбить Казимира Михайловича с его позиций — позиций бизнесмена и социолога — не удастся, а если и удастся, то ценой очень долгих допросов. И хотя допросы велись в обычные рабочие часы, днем, в хорошо проветренной комнате, майор Сысоев ни себе, ни упорному старику здоровья портить не хотел. При очередном допросе вдруг сказал Казимиру Михайловичу:

— Какой же вы мистер Дей? Мы вас знаем очень хорошо. Мы вас ждали, Паскевич.

После, рассказывая товарищам об этом моменте, Сысоев очень сожалел, что у него не было киноаппарата, такого, какой имелся у Казимира Михайловича. «Момент, достойный запечатления крупным планом», — как определил Сысоев.

Казимир Михайлович не упал в обморок, не хватал судорожно ртом воздух и даже не просил воды. Он вздрогнул и застыл, с ужасом уставившись на Сысоева. А тот вынул из стола выцветшую папку, извлек из нее плотный лист бумаги с грифом, исполненным готическим немецким шрифтом, и, встав и обойдя стол, подержал этот лист перед лицом Казимира Михайловича. Вот тогда-то Паскевич в одну минуту сделался настоящим старикашкой.

Однако напрасно Сысоев рассчитывал, что Паскевич сдастся без боя. Еще три месяца мотал он нервы множеству людей: он требовал доказательств, требовал живых свидетелей его гнусных деяний.

Нашли свидетелей, добыли доказательства. И состоялся суд, приговоривший Казимира Михайловича Паскевича к смертной казни. Он подал прошение о помиловании. Его помиловали, заменив расстрел пятнадцатью годами колонии строгого режима.

Еще раньше, при первых шагах следствия, посольству было сообщено, что мистер Дей задержан с поличным и будет судим по советским законам. Так Роджерс узнал, что его подручный арестован в южном городе, куда поехал к Фастову за деньгами.

О Паскевиче двух мнений быть не могло, но с Фастовым как поступать? Он совершил преступление, за которое Уголовный кодекс предусматривает самую суровую кару — от десяти до пятнадцати лет заключения. Но Фастов искренне раскаялся — искреннее не бывает. Фастов активно и сознательно, по доброй воле помогал следствию, при его участии был арестован Паскевич.

Люди порою склонны быстро забывать и прощать обиды и даже злодеяния, это в их характере, тем более если преступивший закон повинился. Иного человека, кипящего справедливым негодованием при виде преступника, можно в полчаса превратить в его горячего защитника. Но правосудие не может уподобляться человеку, у которого рассудок полностью подчинен эмоциям.

Фастова судили. Приговор оказался мягким. Перед отправкой из города ему разрешили свидание с женой. И может быть, никогда прежде они не испытывали такого глубокого чувства взаимной любви. Происшедшее словно сняло ржавчину с их отношений. Предстоящая разлука не пугала ни его, ни ее. Валентина все пытала мужа, считает ли он ее виноватой в том, что осужден, а он целовал ей руки и благодарил. Кто знает, куда бы завела его нелегкая, если бы она не пошла тогда в пароходство. Он ведь ее не слушал, шлея под хвост попала. А у Миши Суликошвили хватка мертвая...

Джордж был выдворен из страны за деятельность, враждебную советскому народу.

Перепуганный Ричард Славский дал беседовавшему с ним чекисту честное слово, что никогда не вернется к тому образу жизни, который он считал таким сладким. И детям своим закажет, если они у него появятся, конечно...

ЭПИЛОГ

Капитан Краснов еще в угрозыске четко осознал, что нельзя смотреть на жизнь и на людей сквозь призму тех дел, которыми ему приходилось заниматься. Его не надо было убеждать, что его «клиенты» лишь «редко встречающиеся, иногда в отдельных случаях нетипичные преступные элементы». Он не помнил, где прочел или услышал эту неуклюжую формулировку, но она существовала. Было время, когда он боялся очерстветь и озлобиться, но оно давно прошло. На любом пшеничном поле могут появиться сорняки. Их нужно вырывать. А лучше не допускать.

Дело Храмова — Фастова — Паскевича было первым большим делом Краснова на работе в органах госбезопасности. Обозревая все, что произошло в его рамках, он видел людей откровенно враждебных, преступников по убеждению, людей запутавшихся и просто легкомысленных. Такова уж специфика его работы: хорошие, нормальные люди не нуждаются в сугубом внимании чекистов — они нуждаются только в их защите, в щите. Да и, в сущности, занимались они одной личностью — Паскевичем. А на гнилом дереве кого увидишь? Червяков да пауков. А лес стоит чистый...

Не ахти какое оригинальное соображение, но оно всегда верное, никогда не стареющее: если гнилое дерево не убрать своевременно из леса, от него заразятся другие деревья. А живое жалко.

Что же сказать о людях, которые из-за каких-то подлых созданий, недостойных человеческого имени, мучаются, страдают и едва не теряют то, что отличает человека от звероподобного существа, — веру в добро и бескорыстие?