– Я все помню. Не надо.
Синдзи рассматривал свою руку, сжимающую ткань покрывала – худую, бледную и неестественно чистую руку. "Сколько раз меня отмывали от рабочей жидкости врачи? Должно быть, много больше раз, чем я сам…". Рука, кожа с небольшими пятнами синяков, полученных его разумом и перенесенных на тело… Катетер у локтя… Он подумал, что совершенно не представляет себе, что вливают ему через капельницу и решил, что это должен быть какой-то питательный раствор, ведь физически он не слишком пострадал, но долго был без сознания… "Сколько я провалялся тут?.."
– Синдзи-кун… Боюсь, у меня для тебя есть новость даже хуже, чем ты думаешь…
– Хуже… Кто-то еще погиб? Я не помню самого конца сражения…
Его поразило спокойствие собственного тона. Каору? Аска? "Жаль… Наверное". Директор замер, видимо, тоже почувствовав неестественность его голоса.
– Нет, – все же сказал Фуюцки. – Сорью и Нагиса в порядке… Дело в том, что Рей…
Синдзи, наконец, поднял взгляд на Фуюцки. Старик явно продумывал, как он отреагирует на его слова в таком состоянии. Впрочем, Директор колебался недолго, хотя сомнения, очевидно, были нелегкими.
– Рей… Жива.
Икари моргнул. "Жива…". Его разум… отказывался это принять: слишком жизненной была картинка, увиденная в Экстрасомнии. Слишком реалистичными были едкие слезы на земле и собственной броне. Слишком сильным был страх поднять глаза и увидеть ее смерть. Слишком…
– Почему эта новость хуже, чем известие о ее смерти?
Директор дернулся, как будто парень залепил ему пощечину, но Синдзи и сам был поражен тем, как неожиданно сработало его сознание, выдав ужасающий в своей неестественной точности вопрос. Фуюцки сузил глаза и мазнул взглядом по приборам, проверяя состояние Икари. Не найдя отклонений, он вновь посмотрел на Синдзи и произнес глухо:
– Мне надо кое-что для тебя прояснить. Рей Аянами – особенный человек…
Синдзи вздрогнул, ощущая странное жжение в глазах. Директор запнулся, привлеченный его реакцией, но парень кивнул, предлагая продолжать.
– … Да, особенный… Она… Своего рода уникум даже среди людей, способных погружаться во Внешний Сон. Рей не умирает физически, будучи убитой в Экстрасомнии. Но она… Оставляет там кое-что… Какую-то часть своей души…
Глаза Синдзи расширялись: Фуюцки произносил этот неимоверный бред не как объяснение, а как тяжелейшую исповедь, которая буквально рвала горло говорящему, силясь остаться внутри, не желая показываться никому.
– … Рей… Когда она умирает во Внешнем Сне, гибнут все ее эмоции при полном сохранении памяти. Вернувшись к жизни, Аянами все помнит о пережитом опыте, но ничего не чувствует…
Фуюцки говорил что-то еще о феноменальной регенерации перенесенных повреждений, о сложности восстановления личности, о необъяснимости сущности Рей… Синдзи не слышал его, пытаясь принять и понять сказанное.
– Сколько раз она умирала, Директор?
Прерванный посреди очень тяжелого для него объяснения, Фуюцки со стариковской обидой посмотрел на Икари и вздохнул.
– Два раза… Позавчера был третий раз. Первый раз ей было пять лет… Она восстановилась очень легко, за считанные дни, будто… Все вспомнила. А второй раз никто не мог помочь ей…
Директор запнулся, но Синдзи без труда мысленно закончил фразу: "Пока не приехал я…". В ритм тяжелым ударам сердца на картину легли последние мазки: ледяная маска Рей, ее непонимание самой себя, интерес к миру чувств…
Приборы тихо шипели и ритмично пищали, гудение вентиляции замерло на грани слышимости.
– Я хочу поговорить с ней.
– Синдзи-кун…
– Я. Хочу. Поговорить. С ней.
– От этого пострадаешь только ты сам…
– Я…
– СИНДЗИ-КУН!
– Пойми, – сказал уже тише Фуюцки с мукой в голосе, – Рей, которая тебя любила, действительно умерла! И… Шансов на восстановление нет.
Икари опустил взгляд. Он боялся заглянуть себе в душу, опасаясь утонуть в том, что бушевало там: боль, непонимание, отчаяние, боль, страх одиночества, надежда, боль, боль, боль… Боль.
– Я хочу поговорить с ней.