Перед прочтением — сжечь!

Не понимая, что происходит, но почувствовав угрожающую всем нам опасность, Шурик автоматически повернул ключ зажигания и завёл мотор. В эту самую минуту, размахивая слишком длинными из-за навинченных на их стволы глушителей (и оттого кажущихся ненастоящими) пистолетами, на крыльцо выбежали Вспученок, Ракитный и Обалдян, окружённые несколькими вооружёнными телохранителями. Превратившийся к этому моменту в шевелящуюся жабью гору, обезумевший от боли и ужаса мордоворот на дорожке испустил свой последний вопль и рухнул под тяжестью облепивших его с ног до головы чудовищ. На мгновение мне показалось, что даже сквозь закрытые окна автобуса и шум заведенного Шуриком двигателя я слышу, как трещат его разгрызаемые зубами этих тварей кости. А уж для тех, кто стоял на крыльце, этот хруст прозвучал так, будто его прокрутили им через воткнутые в уши наушники прямо в самый мозг. Содрогнувшись от ужаса, Вспученок даже отшатнулся назад, налетев при этом на одного из выбегающих следом за ним телохранителей, так что тот, нелепо взмахнув руками, грохнулся на спину и, судорожно дернув при падении лежавшим на спусковом крючке пистолета пальцем, произвёл непроизвольный выстрел. Вырвавшаяся из дула шальная пуля тут же вонзилась в поясницу районного налоговика и раздробила ему основание позвоночника. Закричав от нестерпимой боли, он повалился под ноги своим товарищам и, хватая побледневшими губами воздух, успел прохрипеть к ним свою последнюю в этой жизни просьбу:

— Врача! Позвоните, бля, в скорую! Срочно…

Однако никто из находившихся в это время рядом с ним на крыльце людей этой просьбы не услышал. И не потому, что они были чёрствыми и жестокосердыми циниками (хотя это тоже было правдой), а потому, что в это самое мгновение с крыши Мишаниной дачи потоком хлынули на них насыпавшиеся туда за время дождя жабы. Они падали им на спины, плечи и головы и, распарывая зубами ткань дорогих костюмов с лэйблами «William G. Eaton» и рубашек фирмы «Carlo Comberti» и «Yuebaodu», на ходу отхватывали от подвернувшихся ягодиц, животов и предплечий клочья кровоточащей человеческой мякоти вместе с сухожилиями и венами. Я думаю, что такого крика мне не дано будет больше услышать даже в аду — они орали так, что почти мгновенно порвали себе голосовые связки, и поэтому самые последние и мучительные мгновения их жизни утонули в абсолютном безмолвии, нарушаемом только шлёпаньем сыплющихся с неба жаб да хлюпаньем крови на крыльце.

Глядя на всё это, застыли, как парализованные и мы, забыв, что такие же самые твари падают сейчас с неба и на крышу нашего «РАФика», а, скатываясь с него на землю, торопятся по спинам друг друга к его колесам и уже примеряются там своими мерзкими иглоподобными зубами к давно лишенным протекторов покрышкам.

— Шура! Давай!! Гони отсюда!!! — разрывая цепи обездвижившего всех нас транса, заорал, в конце концов, очнувшийся от происходящего ужаса Лёха и, заскрежетав переключателем скоростей, Шурик отчаянно рванул с места урчавший всё это время микроавтобус. Скользя и пробуксовывая на раздавливаемых колёсами жабах, «РАФик» с яростным рычанием ринулся по улицам дачного посёлка, спасая нас от воцарившегося над ним на эту невыносимо страшную ночь сезона дождя. Дождя, от которого не в состоянии спасти даже самый наилучший из японских зонтиков, ибо имя этому дождю — смерть.

…Но думать об этом более-менее спокойно я смогу не раньше, чем закончится эта леденящая душу ночь, и над городом, как ни в чем не бывало, заалеет очередное июльское утро. Оно заглянёт своими голубыми глазами в мою комнату, пройдётся вениками солнечных лучей по паркетному полу, загоняя под диван остатки ночной темноты, и включит прямо за окном фонограмму весёлого воробьиного чириканья, возвещающего, что жизнь вокруг — так же прекрасна и удивительна, как и раньше. Но даже этим не сумеет переубедить меня в том, что мир остался таким же, каким я его знал до вчерашней ночи…

Глава 11 СМЕРТЬ ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

…Ехать утром ещё раз на Мишанину дачу Шурик отказался наотрез.

— Да вы что, думаете, я самоубийца? — возразил он. — Посмотрите для начала сюда, — он повернулся к нам боком, так что стало отчетливо видно, что его волосы на висках стали за минувшую ночь почти абсолютно белыми, — а потом сюда, — и он указал рукой на колёса стоящего возле подъезда «РАФика», которые оказались исполосованы тонкими глубокими бороздами, со свисающими с них чёрными прядями выдранной жабьими зубами резины. В отдельных местах, сквозь некоторые из особенно глубоких порезов, чёрными пузырями выдувались наружу вспучившиеся камеры. Достаточно было вчера наткнуться таким пузырём на какую-нибудь случайную ветку, и пение воробьёв сегодняшним утром было бы уже не для нас. — У меня до сих пор ещё дрожь в ногах от их крика, — добавил он, отводя глаза в сторону.