Перед разгромом

Его тревога с каждой минутой усиливалась. Наверное, случилось несчастье? Что задерживает до сих пор Андрея в Малявине? Если похищение не удалось, он должен был уже давно вернуться один, чтобы возобновить попытку в другое время. Аратов явится к нему за объяснениями. Он, разумеется, постарается, чтобы дело кончилось дуэлью. Это было бы лучше всего. Убить Аратова или самому быть убитым — самое простое разрешение вопроса. Все равно он без Елены жить не может. Умереть с убеждением, что она будет знать, что он за нее пожертвовал жизнью! Да после счастья жить для нее — это самое лучшее, что он может желать для себя! Но рассчитывать на такую развязку трудно; вернее всего так случится, что испуганный неудачной попыткой похитить у него жену, Аратов поспешит увезти ее в такое место, где будет очень трудно ее найти. Такое место, наверное, уже припасено у него на всякий случай. Тогда и смерть ее единственного защитника только усугубит ее бедствие.

По временам Грабинин порывался допросить Маланью. Ей, может быть, известны намерения мужа; он, может быть, сказал ей, что делать в случае его невозвращения к утру? Но тут вспомнилась убедительная просьба Андрея никого не посвящать в их тайну, и Владимир Михайлович отказывался от этого намерения.

Наконец истерзанные нервы не выдержали напряжения, и он зарыдал, как ребенок. От слез немного полегчало, а может быть, сердце утомилось страдать, и способность чувствовать притупилась от продолжительного напряжения. Напала апатия; казалось, что ждать не стоит, все равно не дождаться развязки. Глаза смыкались, Грабинин впадал в забытье, от которого пробуждался для того, чтобы нестерпимее прежнего мучиться.

Между тем наступил день, кругом начиналась шумная, каждодневная жизнь. Двери со скрипом растворялись, и по всем направлениям раздавались торопливые шаги.

— Тише, окаянные, барина разбудите!

Кто произнес эти слова у самой его двери? Голос Андрея!

Как ужаленный, сорвался Владимир Михайлович с постели, бросился к двери, приотворил ее и увидел Федьку, шепотом разговаривавшего с управителем у стола с приготовленным завтраком. Тут же стояла и Маланья с блюдом горячих кренделей в руках.

Грабинин протер себе глаза, но видение не исчезало; Андрей стоял все на том же месте, не подозревая, что барин смотрит на него, и что-то объяснял Федьке, понижая голос до шепота. Лицо у него было, как и всегда, спокойное, с насмешливой улыбкой, отражавшейся в умных глазах.

Грабинин снова улегся на кровать и громко позвал:

— Эй, кто там?

Дверь немедленно растворилась, и на пороге появилось ухмылявшееся лицо Федьки.

— Изволили проснуться? А мы-то как старались, чтобы вас не разбудить!

— Подай мне одеться! А кто это у вас там? — спросил барин, указывая на дверь в соседнюю комнату, из которой ворвался блестящий сноп солнечных лучей. — Я слышал голоса.

— Это Андрей Иванович рыбу принес. Спрашивал, когда ее сварить для вашей милости: сейчас или к обеду? Он с поля прошел на реку, а там ребята рыбы наловили, да такой крупной, что все дивятся, — продолжал распространяться Федька, не замечая, с каким волнением слушает его барин.

Наконец ждать дольше разъяснения мучивших его сомнений Владимиру Михайловичу стало не под силу; ему казалось, что сердце его разорвется на части, и он приказал:

— Пошли сюда Андрея!

Федька вышел. Прошло несколько минут томительного ожидания; наконец, явился Андрей. Грабинин был уж не в силах произнести ни слова и только напряженно смотрел на него, точно пытаясь угадать по выражению его лица, какие он ему принес вести.

— Все справлено, сударь, не извольте беспокоиться, — начал Андрей, притворив за собою дверь и выглянув из окна, чтобы убедиться, что никто их не подслушивает. — И, слава Богу, так вышло, что никто здесь не подозревает, что меня всю ночь не было дома. Да и там все так хорошо обставилось, как по заказу. Старика я застал одного в хате и не успел с ним разговориться, как и внучка его из господских хором прибежала, точно ей кто подсказал, что именно ее-то мне и нужно. Обо всем я у нее узнал, и, как стемнело совсем и все в доме улеглись спать, она меня к молодой барыне провела…

— Ты ее привез?

— Что обещал вашей милости, то и исполнил. Сказал, что живота своего для вашей милости не пожалею, так, значит, и есть! Завернули мы их в свитку Настина деда и шапку одного парнишки надвинули им на головку, посадил я их перед собой на седло, и так мы, слава Богу, благополучно доехали, что надо только дивиться. Ни единой души живой по дороге не встретили и еще до рассвета до места доехали.

— Какой же вы дорогой ехали, что я вас не видел? Всю ночь простоял я у плетня и на дорогу смотрел.