Перед разгромом

Когда эта мысль западала Грабинину в голову, он умолял Андрея немедленно увезти Елену в Киев и поручить ее игуменье какого-нибудь монастыря, причем заставлял его клясться, что в случае его смерти он будет заботиться о ней, как о родной дочери, и спасет ее от злодея, хотя бы для этого надо было истратить все состояние, которое останется после барина.

Андрей, насколько мог, успокаивал его, увещевал вооружиться терпением. Об Аратове им ничего не известно, он еще не вернулся домой и по всей вероятности не подозревает о том, где его жена. Прежде чем готовиться к смерти от его руки, надо позаботиться о том, чтобы по мере сил и возможностей отразить нападение. Найдутся и у них приспешники, если нагрянет беда. В случае надобности можно и к лесным друзьям обратиться за помощью — они не откажут, и неизвестно еще, кто одолеет в борьбе: малявинские — воробьевских или воробьевские — малявинских.

Спокойствие и бодрость духа Андрея на время успокаивали Граби-нина. Любо ему было мечтать о кровавой стычке с мучителем своей возлюбленной, но еще охотнее останавливался он на мысли о поединке. В случае благоприятного исхода, никто уже не мог бы отнять у него Елену, и счастью его не было бы предела.

А если победит Аратов? Смерти Владимир Михайлович не боялся, но мысль оставить Елену без защитника леденила ему кровь в жилах.

Невзирая на протест Андрея, он написал духовное завещание, в котором, между прочими распоряжениями, касавшимися любимой женщины, давал своему управителю вольную и делал его своим душеприказчиком. К этому завещанию он приложил письмо к графу Григорию Орлову, которого умолял сжалиться над несчастной жертвой хорошо известного ему озорника и негодяя Аратова. Если б так случилось, что он, Грабинин, будет убит, Андрей, предварительно отвезши Елену в монастырь, должен был с этим письмом и завещанием скакать в Петербург и там умолять графа о помощи против злодея.

Андрей не прекословил барину, но продолжал деятельно готовить все к более удобной развязке: хлопотал о деньгах и об экипаже, в то время как его жена перешивала платье своего брата-семинариста, гостившего у них на каникулах в Воробьевке, для молодой барыни. И муж, и жена молили Бога, чтобы приезд Аратова задержался на несколько дней и чтобы он приехал уже тогда, когда влюбленные будут далеко.

Ждать оставалось всего только двое суток: Майзль обещал привезти деньги в пятницу, а наступила уже среда, но Грабинин был в таком волнении, что по целым ночам не спал, при малейшем шорохе срывался с места и хватался за оружие, чтобы отразить воображаемого врага. Увещевания Андрея уже не действовали, и его барину становилось невмочь скрывать свое волнение и от Елены, так что, когда она предложила ему прогуляться по парку перед заходом солнца, первым его движением было отказаться: так опасно казалось ему даже на несколько шагов отходить от старого дома. Но вечер был в тот день так чудно хорош, воздух так душист и тепел, а кругом царила такая благодатная тишина, что Грабинину жаль стало лишать ее удовольствия побродить с ним по старому парку, и он решил дойти с нею до группы старых лип, покрытых пучками желтых ароматных цветков, на которые она с вожделением глядела из оконца своего убежища.

Они вышли из старого дома и начали медленно пробираться между спутанными ветвями деревьев, завязая в густой траве и в мелком кустарнике, беспрестанно оглядываясь назад в страхе отойти слишком далеко от места, где можно было считать себя в безопасности. Вдруг Грабинину почудилось шуршание листьев под чьими-то ногами, и он остановился, чтобы прислушаться. Шорох смолк, но Владимир Михайлович продолжал стоять неподвижно, напряженно всматриваясь в зелень, сверкавшую в заходящих лучах солнца.

Елена хотела сказать ему, чтобы он успокоился, что никто не проникнет сюда, что Андрей с женой зорко стерегут их, но, взглянув на него, сама побледнела от страха, и слова замерли у нее в горле, — так был бледен Грабинин и таким зловещим блеском сверкали у него глаза.

До его ушей опять начал доходить роковой шорох: шаги то приближались, то отдалялись. Тысячи предположений, одно другого ужаснее, вихрем проносились в мозгу Владимира Михайловича. Аратов все узнал, прискакал сюда. Андрей, может быть, уже убит, и сейчас убийца его предстанет перед ними, конечно, вооруженный, а отразить его нечем! Нечем защитить доверившуюся ему женщину!

— Бегите… оставьте нас вдвоем… Господь мне поможет… Бегите скорее, ради Создателя! — шепнул он прерывающимся голосом, указывая Елене на развалины дома, белевшего шагах в двухстах от того места, где они остановились.

Но она бессознательным движением существа, ищущего защиты, прижималась к нему все ближе и ближе.

Оттолкнуть ее, расстаться с нею в эту минуту, когда смерть была к ним так близка, что он уже ощущал ее ледяное дыхание, было нестерпимо больно, тем не менее, невольно прижимая ее к своей груди, он дрогнувшим голосом повторял: