Перед разгромом

— Даже на измену родине и вере? — строго прервала ее ясновельможная. — Одумайся, безумная! Этот человек околдовал тебя. Ты сама не понимаешь, что говоришь! Даю тебе сутки на размышление, и, если ты завтра не явишься ко мне с повинной и с обещанием вполне предоставить твою судьбу на мою волю, мы с Салезием откажемся от тебя, и пеняй тогда на себя за последствия своего безумия. Страна наша, слава Богу, католическая, под непосредственным покровительством святого отца; в его ведении и монастыри, где хорошо умеют справляться со строптивыми грешницами, потерявшими стыд и совесть, — заявила пани Анна, поднимаясь с места, и, не глядя на бледную и трепещущую молодую женщину, прибавила, закутываясь в шаль, которую поспешил подать ей аббатик, присутствовавший при этой сцене, скромно забившись в дальний угол комнаты: — И знай, что никто не верит, чтобы смерть несчастной Аратовой произошла естественным образом. Тут кроется гнусное преступление. Человек, на которого ты так легкомысленно променяла нас, способен на все, на всякое злодейство!

С этими словами Потоцкая вышла из комнаты, не оглядываясь и не видя, как помертвела Юльяния, и каким растерянным взглядом уставилась на альков, где, как живая, воскресла перед нею сцена расставания с Аратовым, а в ушах зазвенел его голос: «Потерпи еще немного, развязка близка».

Вот в каком виде наступила обещанная развязка! Он для нее сделался убийцей, между ними труп… Но кто же выдал? Когда он произносил роковые слова, не перестававшие звенеть в ее ушах, здесь никого не было, и никто не мог подслушать их. Кто же выдал его?

Проводив графиню до экипажа и усадив ее, аббат с ее соизволения вернулся в спальню, где застал Юльянию распростертой на ковре в глубоком обмороке, а над нею Цецилию, тщетно старавшуюся привести ее в чувство.

— Идите, Цецилия, оставьте меня с вашей госпожой. Я знаю, как надо поступать в таких случаях, — сказал он, пригибаясь к молодой женщине и опытными пальцами отыскивая среди кружев и лент застегнутого на груди пеньюара то место, где, хотя и слабо, но билось сердце. — Не беспокойтесь, она сейчас очнется, опасного ничего нет, — продолжал он, следуя за камеристкой в соседнюю комнату, и, остановившись на пороге, прибавил: — Примите меры, чтобы нам никто не мешал, а пока мы будем разговаривать, позаботьтесь о завтраке. Мы выехали из замка натощак, и нет ничего вреднее для желудка, как пропускать время еды. Прикажите, пожалуйста, приготовить нам фрикасе из цыплят и сварить форель. Прибавьте к этому еще что-нибудь — спаржи, сыра, ветчины, что у вас найдется. И, пожалуйста, не прохлаждайтесь! Ваша госпожа тоже нуждается в подкреплении сил, она, наверное, все это время кушает без аппетита?

— Скажите лучше, что она вовсе ничего не кушает. Насилу-насилу заставишь ее проглотить ложку бульона или стакан молока!

— Понятно после этого, что с нею делаются обмороки!

Аббатик хотел еще что-то прибавить, но заметив, что Юльяния начинает приходит в чувство, поспешил удалить служанку, чтобы заняться госпожой.

Юльяния открыла глаза и с изумлением озиралась, пытаясь припомнить, что было перед тем как она лишилась чувств.

— Вы ищите пани Анну? Она уехала и поручила вас мне, — ласково проговорил аббат Джорджио, помогая ей встать и дойти до дивана и заботливо усаживая ее. — Дорогая Юльяния, как жаль, что мне не удалось повидаться с вами перед вашим свиданием с графиней! Я объяснил бы вам, что с нею нельзя говорить так, как вы говорили! — и он сел рядом с Юльянией, нежно пожимая ее руку.

— Правда, что его жена умерла? — перебила она его вопросом, неотвязно вертевшимся в ее уме.

— Вы спрашиваете про жену Аратова? Да, она умерла. Но зачем вы так резко возражали нашей благодетельнице, Юльяния? Это нехорошо.

— Я сказала правду, — начала она оправдываться.

— О милая моя пани, золотая моя, да разве вы не знаете, что правду не всегда можно говорить и что есть ложь во спасение? Пани Анне далеко за сорок лет, она не может понимать вас так, как я, например, ее взгляды на жизнь надо щадить, она с ними свыклась и до самой смерти не расстанется. Если мы с вами не будем жалеть и беречь ее, то кто же будет делать это? Нам известны все ее горести и разочарования, мы знаем, что ее супруг далеко не отвечает ее идеалу и что она и в детях своих не находит того, что желала бы найти. Все ее затаенные скорби, вся язвы ее сердца нам известны, и это обязывает нас к снисходительности, драгоценная Юльяния. А вместе с тем ее доверие к нам нас связывает духовными узами много сильнее кровных. Мы с вами очень близки, дорогая Юльяния, и я, как ваш брат по духу, не могу относиться равнодушно к вашим горестям, а еще менее — к вашим размолвкам с ясновельможной. Я должен помирить вас и достигну этого, но и вы должны быть со мною вполне откровенны, чтобы облегчить мне эту задачу.