Перед разгромом

— Не только отказывается, но даже хотела написать ему, что все между ними кончено, что она ни за что не решится поступить наперекор желанию своей покровительницы, и чтобы он забыл о ее увлечении, как и сама она постарается забыть о нем.

— И что же?

— Я этому воспротивился, моя пани, и вот почему: на письмо он мог бы ответить письмом или, еще хуже, лично прискакать с требованием объяснений и клятвами, уверениями, мольбами, угрозами лишить себя жизни и тому подобными уловками поколебать ее решение и снова овладеть ее сердцем. Ведь ее чувство к нему не успело еще остыть, и разум еще не вполне взял верх над ее безумным увлечением.

— Ты, может быть, и прав, — заметила графиня.

— Мне кажется, что лучше всего было бы оставить это дело до поры до времени в том положении, в котором оно находится, и что, если не вмешиваться в него, оно само собою распадется. Аратов опасен для нас по многим причинам, из которых его намерение похитить нашу Юльянию — далеко не самая важная. В случае надобности всегда можно будет справиться с обезумевшей от пагубной страсти молодой женщиной; чтобы удержать ее на краю гибели, у нас существуют монастыри, и наша ясновельможная пани слишком хорошо известна в стране своими добродетелями и широкою благотворительностью, чтобы всевелебные настоятельницы не сочли за честь и за счастье оказать ей услугу.

— Но чем же Аратов, по-твоему, еще опасен нам?

— О моя пани! Вам это известно лучше меня! Сердце каждого истинного сына церкви содрогается при мысли об опасности, грозящей католицизму в нашей несчастной стране! Не дай Боже, чтобы намерение русского правительства осуществилось! — продолжал аббатик, в экстазе поднимая глаза к небу и всплескивая руками. — Его коварное требование равенства прав для диссидентов с католиками — не что иное, как ловушка для недальновидных и равнодушных, не желающих понимать, что это равенство влечет за собою неминуемое унижение, а затем разложение нашей святой веры в этом крае. Если мы не сплотимся во имя нашего Господа и Его представителя на земле, святого отца, если мы дружно не выступим на борьбу против схизматиков, не докажем им своего отчуждения и отвращения, — гибель наша неминуема! Наступает торжественная минута для Речи Посполитой… торжественная и роковая! Всем детям святой церкви надо сплотиться, забыть на время до благоприятной минуты, когда нам можно будет жить для личных целей и выгод, нам теперь необходимо помнить только свой долг перед родиной. Я не от себя говорю, а только позволяю себе повторять сердечные желания всех истинных патриотов, — поспешил он оговориться, заметив саркастическую усмешку на губах своей слушательницы.

— С Чарторыскими во главе? — язвительно спросила она.

— «Фамилия» во имя общего блага помирилась с Масальскими, — скромно опуская глаза, заметил аббатик.

— Не слишком ли часто переписываешься ты с руководителем совести княгини Изабеллы? Это отнимает у тебя память. Мы, кажется, говорили про Аратова, — надменно дала ему заметить Потоцкая, что он забывается.

— Он — москаль, моя пани, и этим словом все сказано. К счастью, мне удалось напасть на след его тайны, а это поможет вырвать у змеи ядовитое жало.

— Ты все еще подозреваешь его в преступлении?

— Больше прежнего!

— У тебя новые данные на это? Какие?

— Умоляю ясновельможную дозволить мне не отвечать на этот вопрос. От этого отчасти зависит успех дела. Попрошу также мою пани быть ко мне милостивой до конца и не отказать мне во всепочтитель-нейшей просьбе.

— Что такое? Говори!

— Я позволил себе обещать нашей кающейся Магдалине, что ясновельможная пришлет за нею завтра утром. Она так наказана, что доводить ее до отчаяния было бы опасно.

— Хорошо, я пошлю за нею. Но по твоим глазам я вижу, что это не все и что тебе хотелось бы, чтобы я не напоминала ей о том, что произошло сегодня между нами? Да?

— О моя пани, какое счастье, что наши мысли сходятся! — воскликнул аббатик, в порыве восторга опускаясь перед нею на колени и припадая к ее рукам. — Как это было бы прекрасно, как душеспасительно, какая это была бы заслуга перед святою церковью, если б нам удалось спасти от гибели нашу Розальскую и одновременно выпутать нашего доброго графа из сетей москалей, открыв ему глаза на преступление Аратова! Какой это был бы удар для русского посла и всей русской партии!

— А если он не совершил преступления, в котором ты подозреваешь его? Если ты ошибаешься?

— Я не ошибаюсь, моя пани! Я не могу ошибаться в вопросе, от которого зависит спасение души моего благодетеля. Он должен быть преступником! — произнес аббат Джорджио с такою уверенностью, что, глядя на него, пани Анна с изумлением спрашивала себя: неужели это — тот наивный, неопытный юноша, которым все в замке привыкли забавляться, как игрушкой, всех смешивший своеобразными и остроумными выходками?