Перед штормом

«3 января в 8 часов утра, — ведёт он свою хронику событий, — действительно весь Путиловский завод забастовал… 5 января прекратились работы на Невском судостроительном и механическом заводе… 7 января с утра забастовали все крупные заводы и фабрики в С.-Петербурге и прекратили работы и многие мелкие производства, а равно и типографии… Так около 10 часов утра на Васильевском острове толпа забастовавших, до 300 человек, прошла по 23-й и Косой линиям и остановила работы на всех местных мелких фабриках и заводах, а затем пыталась проникнуть на пироксилиновый завод Морского ведомства, но была не допущена туда угрозами начальника завода пустить в дело имеющиеся постоянно на заводе 2 роты моряков… (Любопытно, что Лопухин здесь просто переписывает принятые по телефону донесения от околоточных надзирателей, городовых и филёров. — В. А.)

Но по мере распространения стачки требования рабочих становились более широкими и постепепно перешли к предъявлению хозяевам одной общей в главных чертах программы с требованием сокращённой нормы рабочего дня, участия рабочих в заводоуправлении и т. п. Такие требования в письменном изложении, составленном Гапоном, были распространены среди рабочих и ещё более усиливали среди забастовщиков противодействие возможным в отдельных случаях соглашениям с хозяевами промышленных предприятий. Собравшиеся на совещание хозяева забастовавших заводов и фабрик пришли к выводу, что удовлетворение некоторых из домогательств рабочих должно повлечь за собой полное падение отечественной промышленности… При всём том, — уверяет Лопухин царя, — порядок в столице нигде нарушен не был и не было никаких данных, указывающих на участие в агитации подпольных преступных организаций, которые, по агентурным сведениям, сами оказались застигнутыми врасплох стихийным характером забастовки». Итак, никаких, так сказать, тревожных данных нет — стихия и ничего больше. Но читайте буквально следующие строчки доклада:

«Тем не менее (!) главари этих организаций решили использовать её в своих интересах и придать ей характер общего протеста рабочих против существующего государственного строя.

С другой стороны, священник Гапон, ещё в первых числах января рекомендовавший рабочим не возбуждать политических вопросов, не читать и жечь подпольные листки и гнать разбрасывателей их, войдя затем в сношения с упомянутыми главарями, постепенно начал на собраниях отделов вводить в программу требовании рабочих коррективы политического характера и, по внесении в неё последовательно-общеконституционных положений, закончил наконец эту программу требованием отделения церкви от государства, что ни в каком случае по могло быть сознательно продиктовано рабочими. Ту же агитацию предприняли и революционные деятели, которые наконец проникли в Собрание рабочих благодаря протекции, которую стали оказывать им рабочие, стоявшие вместе с Гапоном во главе «Собрания русских фабрично-заводских рабочих».

Только полной растерянностью «всесильной» и «всевидящей» охранки перед грянувшим революционным взрывом можно объяснить несостоятельность и путаную противоречивость доклада Лопухина на высочайшее имя. А бедному монарху с его недалёким умом предстояло по этому докладу судить и рядить подвластную ему Россию, притом что сам он был в эти дни повержен в состояние животного страха, заставившего его ещё накануне 9 января тайком бежать из столицы и спрятаться в пригородном дворце.

Меж тем страна ощутила только самые первые толчки великого землетрясения, от которого на Питер накатилась высоченная волна и город оказался в центре могучего водоворота, в котором барахтались и царь, и его охранка, и его политики, и жалкая фигура Гапона в поповской рясе, которого главный охранник государства объявляет главным виновником событий, обманувшим вся и всех и из послушного подручного охранки по умиротворению пролетариата превратившегося в революционера.

Трижды чушь! Трижды непонимание происходящего, того, что в эти дни в чугунные двери самодержавной Рос сии впервые грозно и требовательно постучалась революция, Его Величество рабочий класс, который именно в это время, как говорил Ленин, впервые противопоставляет себя как класс всем остальным классам и царскому правительству. И что значил тут Георгий Аполлонович Гапон, этот последыш «зубатовского социализма», вообразивший себя чуть ли не вождём революции, во что поверила ослепшая от страха охранка?!

Ведь если следовать логике, вернее, полному отсутствию логики доклада Лопухина, то достаточно было выслать Гапона в Сибирь — и ничего бы не произошло. Но так как нам ещё предстоит заняться дальнейшей судьбой Гапона, мы увидим, что даже когда первый натиск революции стихнет, та же царская охранка всё ещё будет продолжать возиться с Гапоном, будет его опасаться и даже тащить к себе в помощники.

Но вернёмся опять к чтению доклада: