Перед стеной времени

Предположим, что сейчас заканчивается цикл более длительный, чем история и даже чем существование человека на планете. Мы вступаем в новую эру, которая уже влияет на нас. В таком случае неудивительно, что возникшие или возникающие явления прежде не фиксировались ни исторически, ни даже антропологически. Нечто сравнимое с ними может, вероятно, обнаружить только геология, чьи временные рамки гораздо шире рамок истории человечества.

Если высказанные предположения верны, то возникает сложность, которую мы можем лишь обозначить. Наша ситуация повторяет ситуацию Геродота, как бы переворачивая ее. Он смотрел назад, в царство мифа, из исторического пространства, куда только что вступил, выказывая некоторую робость. Та же робость уместна сейчас там, где сквозь стену времени просматривается будущее. Все, чему мы пытаемся дать имя, таит в себе опасность.

Если, к примеру, путешествуя по Египту, Геродот приобщался к таинствам, которые в ту пору еще повсеместно совершались, он упоминал об этом факте, однако молчал о том, что ему довелось испытать. Для него мистическое – это сила, удалившаяся в святилища, но требующая внимания к своим границам.

Такое отношение к ней сохранялось и в дальнейшем – если не в историописании, то по крайней мере в самой истории. Образы, личности и события, находящиеся в историческом поле, всегда подвергаются опасности со стороны мифа. Он может представить их в своем свете и даже поглотить, невзирая на то, что историзм, казалось бы, достиг кульминации.

Одна из главных проблем постгеродотовской, то есть западной культуры (в широком, не шпенглеровском, понимании) заключается в защите исторических структур (государства, мышления, личности с ее притязаниями на свободу) от мифических сил, которые могут вернуться. Это, а не борьба между нациями или экономическими формациями, определяет сущность временного отрезка, лежащего позади нас. Только применительно к нему можно говорить об охране истории и вообще об историческом сознании в данном смысле.

49

Охрана истории (Geschichts wahrung) – принципиальный вопрос для западных культур, отличающий их от всех прочих. В сравнении с ним споры о том, что должно быть в центре внимания исторической науки: государства и войны или же культура в узком смысле слова, – играют второстепенную роль. Главное – защита присущего истории номоса, ее так-бытия, которое проявляется в культуре и отстаивается в бою. Это достоинство исторического человека, стремящееся утвердиться, с одной стороны, противостоя силам природы и варварским племенам, с другой – предотвращая возвращение мифа и магии. Оно, так понимаемое достоинство, – сущностно значимое явление. Сознание, свобода, право, личность – все эти понятия определенным образом проникают в него или же исходят из него как из прафеномена (Urphanomen). Оно определяет пути тружеников, дельцов и «сильных мира сего», задает стандарты для всех видов работы, ограничивает то, чего можно ожидать от страдающего человека. Эта мера часто не соблюдается, часто бывает забыта, и все же она тянется как ограничительная линия, как мерило людей и вещей, через всю толщу событий, и даже великое историописание ориентируется по ней.

Все это ярко проявляется уже у Геродота (особенно в трактате о греко-персидских войнах), делая его сочинения незаменимым чтением на том рубеже, где так-бытие исторического человека получило и продолжает получать травмы, после которых, вероятно, не восстановится.

Оставив в стороне вопросы о характере и тяжести, а также о возможности или невозможности излечения этих ран, мы сосредоточимся на их значении. Прежде всего необходимо понять, можно ли в данном случае говорить о возвращении – возвращении мифических сил, которые, скрываясь под покровами, втискиваются в пробелы осыпающегося исторического мира, – или же это исключено.

50

Без мифических сил как таковых исторический мир обходиться не способен. Ни государство, ни общество не может следовать только политическому плану, вне зависимости от того, преподносится ли он как государственные соображения или как общественный порядок.

Речь идет не просто о воспоминаниях, которые хранят святилища, а также люди в своих криптах, которые питают поэзию и постепенно превращаются из мощных символов в банальные аллегории, а из аллегорий – в пустые слова. В историческом времени мифическое не перестает быть действительным (как бронза не выходит из употребления в железный век), однако они должны оставаться двумя отдельными потоками, соприкосновение которых может возыметь серьезные, даже опасные последствия. В этой связи уместно, продолжая приведенную аналогию, вспомнить те стихи Писания, где говорится, что, строя жертвенник, нельзя «поднимать железо» (Втор. 5:27).