Перед судом народа

Вера ушла, но была схвачена гестаповцами. Её хотели склонить на предательство. Её пытали, над ней чудовищно издевались. Молодая учительница до конца осталась верной дочерью советского народа. Гестаповцы убили её. Жена Никиты Ивановича пошла, чтобы узнать о судьбе арестованной дочки. Пошла и не вернулась. И её бросили палачи в подвалы гестапо, и её растерзали насмерть. Осиротел Никита Иванович Бронник.

— Пройдите, отец... — сердечно сказал молодой часовой, пропуская старика в зал суда.

Много было здесь людей, близкие которых погибли от руки немецких оккупантов и их пособников.

В зале напряжённая тишина. Свидетели рассказывают о зверствах гитлеровских захватчиков.

Трудно, очень трудно было сдержать волнение, слушая показания свидетелей. Секундами казалось, что ты больше не выдержишь, что ты больше не в состоянии слушать. Трупы и трупики. Горы трупов. Задушенные. Расстрелянные. Повешенные. Изнасилованные. Сожжённые. Девушка, у которой рот превратился в сплошную кровавую рану. Девочка, которой немец Раббе со смехом ткнул горящую папиросу в глаза. Полуобгорелое тело красноармейца узбека, сожжённого заживо гитлеровцами. Синенькая майка ребёнка, выкопанного из ямы. Майку задели колхозницы серпом, потянули и вскрикнули — мёртвый мальчик. Стали копать и увидели — задушенные дети, 42 задушенных ребёнка. Застывшая голова семнадцатилетнего комсомольца-школьника Владимира Головатого. Юная голова, на которой кожа вздёрнута от лба к затылку вместе с волосами.

— Волосы у него были большие, пышные, — Тихо сказал свидетель-отец и вздрогнул. И вместе с ним вздрогнул весь зал.

— Вы не могли ошибиться? — спросил председатель суда. — Вы уверены, что это было тело вашего сына?

— Один он у меня, — всё мне в нём знакомо, — ответил Дионисий Антонович Головатый. Он плакал.

У всех нас, сидящих в зале, ещё была перед глазами сорванная гестаповцами кожа с чудесными густыми волосами советского юноши Володи, а уже перед судебным столом стоял следующий свидетель. Это был рабочий Коломийцев. Глухим от волнения голосом рассказывал он, как искал среди сотен, среди тысяч трупов мирных Краснодарских жителей свою жену Раису. Он нашёл её.

— Лицо её было изуродовано... один глаз придавлен... на теле полосы... тёмные такие.

Рабочий Коломийцез провёл рукой по виску. Пальцы дрожали. Потом он медленно повернул голову к скамье подсудимых, и глаза его встретились с глазами гитлеровских ублюдков.

Они побледнели и притихли. Они поджали хвосты, эти подлые твари. Им стало не по себе. Они почувствовали гнев народный и надвигающийся час сурового возмездия. Тищенко втянул голову в плечи. Пушкарёв спрятался за его спиной. Тяжело задышал кулак Ластовина. Нервно зевнул Котомцев. Зацарапал желтоватым ногтем перила перегородки Речкалов...

А свидетели всё говорили... Одни плакали, вспоминай пережитые издевательства, другие сжимали кулаки и требовали расплаты.

Немцы-гестаповцы допрашивали арестованных жителей в пьяном виде. Немцы били их шомполами, палками, нагайками, коваными сапогами, вырывали волосы, срывали ногти. Гитлеровские офицеры насиловали арестованных женщин и девушек. Особенно зверствовал шеф гестапо полковник Кристман.

Свидетели рассказывали, как выволакивали после допроса из кабинета Кристмана окровавленных советских людей.

Они не выходили, их выносили. У них были обезображенные, покрытые синяками и кровоподтёками лица. У некоторых были переломаны руки и ноги. Полумёртвых от побоев, пыток, голода и жажды гестаповцы поили солёной водой.

Перед всем миром разоблачала свидетели звериное нутро гитлеризма.

— Вот он! Вот сидит... в голубенькой рубашечке, — с ненавистью воскликнула свидетельница Мирошкина. Оно была схвачена гестаповцами, над ней издевался вместе с немцами Василий Тищенко, выпытывая, кто из её семьи в рядах Красной Армии.

— Подсудимый Тищенко, вы подтверждаете показания свидетельницы? — спросил председатель суда,

— Да,— уронил мертвенно бледный Тищенко и отвёл бегающие глаза в сторону.

Они были прижаты к стенке, эти фашистские прихвостни. Они боялись свидетелей, боялись фронтовиков, прибывших на суд из воинских частей Красной Армии и не спускавших острых взглядов с побледневших физиономий убийц.

А свидетели всё говорили...

— Женщин, сидевших в нашей камере, приводили после допросов в таком состоянии, что их нельзя было узнать,— рассказывала свидетельница Климова. Она тоже была брошена в подвал гестапо.

— Как сейчас помню, вернулась одна девушка, молоденькая такая, с допроса... На ней лица не было, вся в крови, опухшая, платье разорвано... Немецкие офицеры раздели её, привязали к столу, завели патефон и, пока пластинка играла, били её смертным боем... Девушка эта ни в чём не признавалась. Немцы снова заведи патефон и били, били, били до тех пор, пока опять не проиграла пластинка. И так два часа!