Перед Великим распадом

– Что значит «требовать, не давая взамен»? – робко возразил Гена Чемоданов: – А если не дают давать? Если бьешься в старой бесчеловечной системе? Что-то тут не то с хулителями народа.

– Большевики вывели «гомо-советикума» – окрысился диссидент. – Люмпена, который раньше был маргиналом. Все дозволено. Советская шваль, не помнящая родства – она вашу общественность убьет! Мы искаженно видим народ, и он состоит не из Коротаевых, жестоко отомстит, и нам, и себе.

Я вспомнил о предстоящем суде с уволенными иждивенцами из сотрудников исполкома.

– Уже мстят.

Марк горько вздохнул.

– Но диссидент на Западе – все равно диссидент. Не важно, где тело, хочется свою природу соединить с родиной. Говорят, почему не приезжаете? Эмигрантам некуда возвращаться.

Гена Чемоданов осторожно сказал:

– В диссидентском движении гордятся своим достоинством. А оно определяется степенью оппозиционности режиму, противостоянием «своих» и «чужих». Настоящий либерализм всегда был попыткой применить здравый смысл и общечеловеческие этические нормы к социальным проблемам. Диссиденты подменяют реальность знаком. Им ненавистен розановский обыватель. А Хармс, например, другие репрессированные были обыкновенными людьми, чем, кстати, объясняется их откровенность на допросах – не надо было запираться.

Марк повернул свою тушу в кресле, воззрился на него. Но Гена стойко продолжал:

– Диссиденты получили за свой подвиг на земле, лишив себя небесной награды, – почти даром. То есть, не за счет попытки внутреннего духовного творчества, а за счет пассивных страданий, что легче, чем изменить что-то в душе. Настоящими рабами были твердокаменные диссиденты – их погубила психология противостояния, политической конъюнктуры. На первом месте у них – быть порядочным человеком, и стали совестью нации. А мещане-то сумели остаться людьми, с их свободным внутренним миром, как бы мелок он ни был. Эта реальность повседневного существования недоступна борцам. Великие поэты выходили из мещан.

Наверно, правильно, – думал я. – Откуда эта ненависть к людям, думающим иначе? Эта субъективная страсть? Во всяком случае, во мне – тоже.

Одутловатый диссидент осел в гневе.

– Вот как вы оцениваете героев! Им будут ставить памятники! А не вам, спасавшим свою шкуру.

– Я не хулю героев, как вы должны бы заметить, – смутился Гена. – Я лишь стараюсь быть объективным. Вы сделали свое дело, но и обывателя, человека труда, тоже надо ценить.

Детективщик Костя Графов, от которого от природы пахло спиртным перегаром, прокашлялся.

– Не надо больше создавать литературу в газовой камере. Можно выйти за пределы и увидеть весь мир.

Геннадий Сергеевич, бывший кэгэбист с непреклонным медальным лицом, строго произнес:

– Сейчас шуточки с опрокидыванием памятников кончились – речь идет о выживании.

Все недоумевали, почему он находится тут, с ними?

____

Я долго приноравливался к своим штатным сотрудникам, и те чувствовали мою слабину. Они за уравниловку:

– Где деньги? – нагло усмехался коренастый Павел Григорьевич, пришедший из какой-то конторы рогов и копыт. – Вы обязаны выдавать нам полную зарплату. Почему вы должны получать больше, чем мы?

– Мы все должны зарабатывать, не один я.

Консультант Нарциссова с брезгливым выражением лица проговорила:

– Мы тут подсчитали доход, если поделить, то зарплаты грандиозные.

Им кажется, что деньги сыплются откуда-то сверху. Нет дела до расходов на проекты, хозрасходов и налогов, это как-то проходило мимо их умов, ослепленных приличным, по их мнению, бюджетом организации. Сколько времени еще пройдет, когда люди станут самостоятельными, и чтобы дело двигалось их усилиями?

– Вы простодушно забываете о расходах.

Бухгалтер, благожелательный худенький человек с узким лицом и бегающими глазами, защитил меня:

– Государство дерет налоги до 40%, нужно платить за аренду, компьютерную технику, мебель, бумагу и прочие хозяйственные расходы.

Бух, рассеянный в своем бухгалтерском деле, властно перед податливым шефом оберегал независимость своей бухгалтерской сферы, срывался, как злой старик, и тут же извинялся и сникал, если я твердел скулами. В его бухгалтерской структуре знаний был какой-то дефект, отчеты в налоговую были всегда с ошибками, отчего деятельность исполкома сопровождалась шлейфом штрафов и недоимок.

Речи буха я терпеть не мог – тот яро защищал Сталина. Наверно, дело не в идеологии, а в человеке. Бух внезапно озлоблялся на возражения, как старик.

Вопрос выживания заставил сотрудников стоять насмерть. Оттого у нас было жуткое состояние.

– Кто ты такой, чтобы указывать, что нам делать? – вопрошал мягкий интеллигент Резиньков. – Сам не знаешь, чего хочешь.

Я захлебнулся от негодования, не найдя, что ответить. Казалось, это типичные «совки», порожденные советской системой, неприспособленные к самостоятельным действиям, перекладывающие ответственность за дело и даже за свою жизнь на шефа или кого-то свыше.

– Хорошо рассуждать тем, кто размышляет, сидя в стороне. А каково тем, кто отвечает за общее дело?

– Человек сложен. Искры высекаются в точке приложения сил. Где ты видишь общее дело?