Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

— Собственно говоря, я не понимаю тебя, — сказал я ему. — Ты же на собственной шкуре испытал, как работает система шпиков в гестапо, и должен стать осторожнее, а здесь ты откровенно рассказываешь первому встречному о своем Железном кресте 1 — го класса и другие подробности.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели ты думаешь, что у Иванов здесь нет шпиков? Но вы тут открыто болтаете о том, о чем хотели бы умолчать на допросе. Это же идиотизм. Например, я мог бы оказаться осведомителем.

Я распилил с люксембуржцем еще одно бревно. На этот раз молча.

— Будьте поосторожнее со своей болтовней! — сказал я ему на прощание.

Поскольку майор С. остался недоволен собранной мной информацией о содержавшихся в сарае военнопленных, то вскоре в широком проеме ворот сарая появилась новая фигура. Сидя целый день у костра, мы смотрели в этот проем, как на пустую сцену. Все новости: вызов на допрос, приказ об отправке в лагерь, раздача сухарей — все могло прийти к нам только из этих высоких ворот. Фигура появилась в сопровождении часового, который подобострастно держался сзади.

— Кто здесь Бон? — спросила фигура. Это оказалась женщина в военной форме и в коротком полушубке, из-под которого выглядывали стройные ноги в узких сапожках для верховой езды.

— Смирно! — по-военному четко крикнули все, кроме вонючих раненых.

— Кто здесь Бон? — повторила она свой вопрос, кокетливо поводя головой. Красная кубанка, украшенная кантом, превосходно подходила к ее светлым волосам. — Я разговаривала с майором С., — сказала она, когда мы с ней уже успели пройти полпути до дома майора. — Здесь вам нечего делать. Позже я заберу вас отсюда.

У меня оставалось еще достаточно времени, чтобы все хорошенько обдумать. Очевидно, такова была моя судьба, если я не справился с заданием майора С. и не смог назвать ему ни одной фамилии военнопленных из этих тридцати человек, которые могли бы представлять для него интерес. Это была моя судьба, а не моя добрая воля. Я не хочу добиваться лучшей жизни за счет товарищей по несчастью. Действительно, роль подсадной утки не для меня, и мне здесь нечего больше делать. В этом блондинка совершенно права. Но какая же ирония, какая кровавая ирония скрывалась за ее словами, когда после короткого разговора она в заключение спросила:

— Как вы поживаете?

Из ее уст это прозвучало так, словно еще позавчера мы с ней лакомились мороженым в одном из кафе на берлинской улице Унтер-ден-Линден.

Об этом я тоже подумал. Но не более двух секунд этим долгим днем. И это были приятные секунды.

Вечером за мной действительно пришел человек. Часовой с автоматом.

Все остальные пленные уже успели зарыться в заснеженную грязную солому и заснули, дрожа от холода. И только один из них, который продолжал сидеть у потухшего костра и курил, крикнул мне вслед:

— Да с тобой они ломают тут настоящую комедию!

Часовой повел меня долгим путем в деревню. По заснеженным полям и лесам. Однажды он приказал мне остановиться. Я должен был сесть в снег. Подойдя к развилке, мой конвоир прошел сначала немного влево, а потом вправо. Минут через пять мы продолжили свой путь. Было темно, хоть глаз выколи. Через час мы были на месте.

— Ну, наконец-то прибыли! — сказала блондинка. Стоя на пороге дома, который часовой нашел, проплутав несколько часов, она посветила мне в лицо фонариком. — Сейчас вас отведут в вашу квартиру. Завтра я поговорю с вами!

— Извините, но не мог бы я получить еще сегодня вечером хоть немного хлеба со склада? — попросил я, стараясь придать своему голосу как можно больше твердости. В этот день у меня во рту не было еще ни крошки.

— Сегодня вечером? Да уже глубокая ночь! Подождите минутку!

Она вынесла мне из дома надкусанный кусок хлеба. По моей оценке, граммов сто пятьдесят.

— В такое время я не смогу найти больше. Это моя собственная пайка хлеба. Съешьте его поскорее!

В то время я еще не знал, было ли это опять всего лишь игрой. Да, в сущности, мне было все безразлично.

«Тебе надо бы раздобыть этой ночью побольше хлеба! Возможно, прямо сейчас на новой квартире!» — подумал я, поспешно жуя полученный хлеб.

Конвоир опять долго водил меня туда-сюда, пока мы не прибыли на место. Согнувшись, он прошел в низкую дверь. По-прежнему было темно. Чья-то рука направила меня вперед, заставила опуститься на колени. Ах, здесь, оказывается, солома. Хорошая, теплая солома. Я должен здесь спать. Ну разумеется!

Когда невидимая рука отпускает меня, у меня мелькает мысль, что, наверное, это хозяин дома. Настоящий русский крестьянин с седой бородой.

— Пан! Хлеб есть? — шепотом прошу я.

Но тот лишь что-то недовольно бурчит в ответ, как потревоженный бык. Да и наивно было надеяться получить хлеб глубокой ночью!

Я натягиваю на свою уставшую голову капюшон. Какое блаженное тепло! Снаружи время от времени раздаются какие-то возгласы. Похоже на слово «германцы». Возможно, это такой пароль? Куда же это я попал?