Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

Юпп бежит жаловаться на нас начальнику. Кажется, у нашего переводчика тоже рыльце в пушку!

Только бы дождаться Нового года!

Утром 31 декабря каждый из нас получает по две порции супа. Это питание на целый день. Кроме того, нам выдают и по шестьсот граммов хлеба.

Когда мы, готовые к выступлению, выстраиваемся перед землянкой, Юпп начинает орать на нас:

— Вы должны оставить свои вещи здесь!

Чтобы он мог во время нашего отсутствия все спокойно перерыть? Ну уж нет. Мы забираем свои вещи с собой.

— Вам все равно придется тащить их опять назад! — пытается уговорить нас Юпп.

— Это наше дело! — отвечаем мы.

Сплоченной группой мы маршируем по заснеженному лесу.

— Так, как поступили мы, должны поступать все пленные! — гордимся мы своим поступком.

Мы быстро движемся вперед вместе с нашими пятью санями, на которых установлены ящики. В эти большие ящики мы уложили несколько человек с обморожениями или высокой температурой. Вот уже и просека с трубопроводом высотой в рост человека.

Когда мы подходим к избе, за окном которой когда-то стояла женщина, то это означает, что мы прошли половину пути. Теперь остается лишь пересечь долину. А там посмотрим!

Или мы пойдем прямо, или повернем налево!

Если мы пойдем прямо, то попадем на территорию школы.

Если повернем налево, то это будет означать, что мы уже относимся к лагерю!

Я не решаюсь поднять голову, когда тяну за веревку саней. Остались последние сто метров.

Здесь дорога идет в гору, и приходится волей-неволей низко опускать голову, когда надо изо всех сил налегать на веревку.

— Послушай! Он идет прямо! — говорит идущий рядом со мной Бернд.

— Да что ты говоришь! — Во мне все ликует.

Действительно, наш начальник шагает по дороге, ведущей к воротам школы. Для нас было бы страшным ударом, если бы нас отправили в лагерь. А сейчас мы оставляем лагерь слева от себя. Лагерь с множеством землянок. Издали эти землянки похожи на гробы. Выстроенные в два длинных ряда гробы с телами шахтеров после аварии на шахте. А саван здесь снег, от которого голова болит так же, как от пролитых слез.

Перед воротами на территории школы происходит заминка, и нам приходится ждать, пока их откроют. Мы машем руками кое-кому из знакомых, кого видим за колючей проволокой.

Правда, я никому не машу, хотя и вижу некоторых из нашего 41-го лагеря. Вот, как всегда, с видом очень занятого человека в корпус прошел Фридель Каубиш.

Только у немногих курсантов есть время, и они подходят ближе к забору.

— Ну, как вы там? — кричим мы им. — Когда начнутся занятия в школе?

Они этого не знают. Они вообще не очень разговорчивы. Но заметно, что им все еще немного стыдно. И они смотрят на нас как на людей, судьбе которых не позавидуешь.

Вот Мартин наверняка обрадуется, когда услышит, что лесная бригада вернулась.

Наконец ворота медленно открываются.

Но мы не поворачиваем к одному из школьных корпусов. Мы пересекаем всю территорию школы и выходим через задние ворота. Нас ведут в баню, прежде чем отправить в лагерь. А вот об этом мы и не подумали!

В душе каждого из нас поднимается волна необузданного гнева. Безграничной ярости, направленной не на что-то или на кого-то конкретно. Вот именно, получается так, что в данный момент нет никого, на кого мы могли бы направить всю нашу ярость.

Разве кто-нибудь говорил нам, что мы по-прежнему относимся к антифашистской школе?

Нет!

А разве мы сами в глубине души хотим, чтобы Германия превратилась вот в такую красную школьную зону?

Боже упаси!

Ну, вот видишь!

Но мы хотим жить! Но мы ни в коем случае не позволим им превратить нас в лагерную пыль! Ни в коем случае!

В бане происходит маленький бунт, когда они захотели остричь нас наголо.

— Никто не войдет в баню, пока я вас не постригу! — заявляет парикмахер. — Вы думаете, что я хочу, чтобы из-за вас меня бросили в карцер!

— Тогда мы снова одеваемся и не идем в баню!

— Давай, давай, поторапливайтесь! — подгоняет нас старший банщик. — Сегодня должны помыться и другие!

В конце концов мы приходим к компромиссу:

— Хорошо, под мышками и живот вы можете брить, но волосы на голове остаются!

Баня с высокой железной дымовой трубой, обслуживающий персонал которой насчитывает сто сорок человек, работает без перерыва день и ночь. В ней день и ночь моются, день и ночь стирают сменное белье.

Когда они захотели всучить нам детские рубашонки и русские летние брюки в качестве кальсон, мы возмутились:

— Эти лохмотья вы можете навязывать кому-нибудь другому! Мы сдали в стирку приличное белье, поэтому хотим получить комплект белья первой категории!

— Но первая категория положена только курсантам!

— Нам это известно!

Старший банщик, которому подчиняется и прачечная, в конце концов выдает нам белье первой категории.

— Что за белье вы сдали? — с недовольным видом спрашивает он.

В общей куче лежит и наше белье. Это не рвань, которую носят пленные. Это хорошее немецкое армейское белье. Гарнитур из египетского хлопка!

Мы получаем взамен итальянское белье оливкового цвета. Нам выдают даже шелковые верхние сорочки!

— Так со своими крапивными рубашками вы сделали выгодный обмен! — шутим мы.