Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

Трижды в день мимо наших окон проносят бачок с едой для бригады квалифицированных рабочих, живущих в соседнем доме. Те, кто носит на плечах бачок, прикрепленный к шесту, работают печниками, малярами или же владеют еще какой-нибудь нужной профессией. Мы называем их похоронной командой, так как они занимаются также и погребением умерших пленных. Вот кто ежедневно выполняет свой план на четыреста, а иногда и на шестьсот процентов.

— При постоянном нахождении в госпитале около трех тысяч пациентов всегда останется достаточно еды для двенадцати рабочих! — говорит их бригадир. Это Ферман, вместе с которым я был в лагере Антона и в утятнике.

С тех пор мы оба сделали карьеру. Но мы предпочитаем не говорить об этом.

Ферман ежедневно рассказывает мне о последних новостях.

Недавно ребята из его бригады до полусмерти избили одного военнопленного, который вырывал золотые коронки у мертвых пленных, прежде чем раз в неделю их тела вывозились в общую могилу.

Ферман — это тот человек, которого я никогда не забуду.

Каждый день он начинает с чистого листа.

Он забывает многое, что касается его самого или других. Например, что касается меня.

Но всякий раз он сам возвращается к одному и тому же. В этом смысле он похож на американского колониста-первопроходца. Такого человека можно отправить в пустыню, и, в конце концов, пустыня станет такой же, как он сам — плодородной и неистощимой. Например, сейчас он одержим идеей создания немецкого строительного бюро в Осташкове!

После обеда я лежу на койке и рассказываю учителю и музыканту, как я себе представляю наше следующее культурное мероприятие:

— Пошлость и безвкусица — это не так уж и плохо. Можете спокойно добавить немного сентиментальности. Благодаря зрителям все приобретет достаточный вес.

Когда мне надоедает пялиться на оштукатуренный потолок комнаты, я бросаю взгляд в окно и внезапно замечаю на противоположной стороне улицы обнаженную девушку.

До дома, где она на втором этаже моет окно, не более сорока метров. Я продолжаю разговор как ни в чем не бывало, так как не совсем уверен в реальности происходящего.

Но тем временем и музыкант замечает обнаженную девушку.

Мы осторожно подходим к окну. Учитель, музыкант и я. Мы ведем себя как люди, которые долго жили в крупном городе и, оказавшись однажды на незагороженном участке для дичи, впервые увидели пугливую лань.

Никто из нас не произносит ни слова. Это что-то бесконечно далекое, как легенда о том, что женщина призвана волновать весь мир.

Мы больше не верим в это. Мы, военнопленные, которым в последнее время живется получше, сейчас дальше от родины и прежней жизни, чем те, кто голодает, лежа на нарах, и мечтает о возращении домой. Я почему-то прихожу в ужас, когда вижу обнаженную девушку в окне.

Однажды вечером к нам в комнату заходит русский. По его словам, он работает учителем в техникуме.

Мы ведем себя словно важные персоны, когда пододвигаем ему табуретку и предлагаем сесть.

Мы заговариваем о том, что немецким военнопленным приходится голодать.

— Шестьсот граммов непропеченного хлеба и жидкая похлебка, разве человек сможет остаться в живых, питаясь так годами?! — сокрушаемся мы.

— У нас у самих не намного больше! — говорит русский.

— В том-то и ужас! — говорим мы, имея в виду большевизм и неэффективную систему хозяйствования.

— Вы, немцы, получаете здесь в России хоть что-то. А нашим военнопленным в Германии вы намеренно давали еще меньше еды.

— Мы согласны, что в крупных перевалочных лагерях у немцев умирало от голода много военнопленных. Да, это верно. Но как понимать тогда такое поведение русских, когда на улице нас останавливает бывший военнопленный, который находился в плену в Германии, и достает свой кисет. «Камрад! Я был в Германии!» — говорит он при этом.

У русского из техникума есть объяснение и этому:

— Возможно, что многим русским военнопленным жилось в Германии лучше, чем раньше дома в России. Поэтому они все еще с удовольствием вспоминают Германию. Но у Германии и прежде было всего больше, чем у нас. Сейчас у нас нет вообще ничего. Вы, военнопленные, получаете больше хлеба, чем наши гражданские. Русские относятся к вам лучше!

Можем ли мы искать спасение и последнее прибежище в том, что раньше называлось Германией? Могу ли я для собственного спокойствия сказать, что нам просто не повезло?

Многие хотят поговорить с нами на политические темы. Новый офицер-политработник говорит:

— В Советском Союзе пока еще слишком мало коммунистов. Мы знаем это. Однако уже сделано немало. И военнопленные должны понять это. Когда они вернутся домой в Германию, им надо будет просто рассказать правду о нашей стране!