Перед вызовами времени. Циклы модернизации и кризисы в Аргентине

Приведем ряд данных, характеризующих динамику роста числа и положение «новых бедных». В период с октября 2001 г. по октябрь 2002 г. количество граждан, живших (по принятым критериям) в условиях бедности и нищеты, возросло на 7,3 млн чел., т. е. в среднем увеличивалось на 600 тыс. в месяц. Одновременно произошло резкое акцентирование дифференциации доходов. Этот процесс зародился еще в середине 70-х годов XX в., но особенно ускорился в ходе неолиберальных реформ, а затем кризисных потрясений начала нового века. Если в 1974 г. на долю 10 % самого необеспеченного населения приходилось 2,3 % валового национального дохода, то в 2002 г. этот показатель снизился более чем вдвое и составил 1,1 %. В то же время доля 10 % наиболее состоятельных граждан возросла с 28,2 до 37,6 %. Таким образом, разрыв между этими группами, даже по официальным данным, составил порядка 35 раз, а на самом деле был еще больше, так как хорошо известны десятки способов богатой части населения скрывать истинные масштабы доходов. Как бы подтверждая это, министр внутренних дел в правительстве Н. Киршнера Анибаль Фернандес указал, что соотношение между доходами 10 % самых богатых и 10 % самых бедных как минимум составляло 40:1344.

Чрезвычайные экономические обстоятельства, в которых в период рецессии, а затем кризиса оказалась значительная часть аргентинского общества, и неспособность властных структур решить их материальные проблемы заставили миллионы обездоленных аргентинцев изыскивать любые способы самосохранения. В частности, приспособление населения к жесткому режиму выживания в условиях кризиса проявилось в резком увеличении числа так называемых «картонерос» — собирателей картона и бумаги (выражаясь нашим языком – макулатуры), которые десятками тысяч ежедневно приезжали в столицу из бедных районов Большого Буэнос-Айреса и вели «раскопки» в грудах городского мусора, выбирая то, что можно продать на утилизацию. Причем в числе «картонерос» все чаще встречались представители среднего класса.

Изменения в условиях жизни большинства аргентинцев обусловили быстрое распространение и такого феномена, как движение пикетчиков («пикетерос»). Следует заметить, что пикеты как форма социального протеста известны в Аргентине с начала XX в. Тогда их организаторами выступали анархисты и социалисты, превратившие пикетирование в одну из популярных форм борьбы рабочего класса. Современный этап развития борьбы «пикетерос» берет начало в июне 1996 г., когда сотни уволенных рабочих нефтяной компании ЯПФ заблокировали национальную автостраду № 22, протестуя против закрытия их предприятия. В последующие годы практика пикетирования (причем не только дорог, но и промышленных предприятий, банков, магазинов, общественных и государственных учреждений) нарастала, как снежный ком: в 1998 г. – 51 пикет, в 1999 г. – 252, в 2000 г. – 514, в 2001 г. – 1383, в 2002 г. – 1609 пикетов. В июле 2001 г. прошла Первая национальная ассамблея пикетчиков , продемонстрировавшая их стремление к координации действии в масштабах страны. «Пикетерос» превратились в реальную общественную силу, выставлявшую условия государственной власти и нередко добивавшуюся удовлетворения своих требований.

Правительства Э. Дуальде и Н. Киршнера долгое время не располагали достаточными возможностями для решительного подавления «пикетерос», даже когда имели место очевидные нарушения закона и происходили кровавые столкновения с силами правопорядка. Розовый дом предпочитал занимать выжидательную позицию, не отказываясь от контактов с лидерами пикетчиков и явно рассчитывая, что постепенное улучшение экономического положения снизит накал страстей и движение «пикетерос» пойдет на убыль. Неудивительно, что такая позиция властей являлась объектом критики как со стороны значительной части истеблишмента (в том числе и в перонистской партии), так и в ряде ведущих средств массовой информации. В частности, на страницах крупнейшей в стране газеты «Кларин» Н. Киршнеру постоянно бросали упреки в бездеятельности перед лицом беспорядков, провоцируемых пикетчиками.

Еще одно неординарное общественное явление (хорошо, впрочем, известное россиянам), получившее распространение в Аргентине в годы кризиса, – бартер, т. е. натуральный обмен. В начале текущего столетия аргентинская экономика вошла в состояние, которое в науке называют «ригидным». Это означает сочетание низкого платежеспособного спроса с высокими производственными издержками, следствием чего становится сокращение прямых денежных продаж и возникает необходимость применения специальных форм неденежных расчетов. Не имея наличных денег, тысячи аргентинцев в различных районах страны объединились в своего рода «супермаркеты бедных», где происходил прямой обмен одних товаров или услуг на другие. Впервые подобный «шопинг» появился в 1995 г. в одном из районов Большого Буэнос-Айреса, но «расцвет» бартера пришелся на 2001–2002 гг. К августу 2002 г. эта практика охватила до 6 млн человек, которые осуществляли свои обменные операции в 8 тыс. «бартерных клубов», разбросанных по всей стране345.

Некоторая часть доведенных кризисом до отчаяния людей прибегла к такому экстраординарному методу, как захват предприятий с целью не допустить их остановки. По состоянию на 2004 г. в Аргентине имелось порядка 200 контролируемых трудящимися компаний, чьи хозяева либо объявили себя банкротами, либо просто покинули свою собственность. Рабочие и служащие этих фирм отказались прекратить производство и взяли управление в свои руки. Вновь зазвучали уже почти забытые за время неолиберальных реформ слова: солидарность, самоуправление, социальная ответственность. В числе предприятий, занятых рабочими, были металлургические заводы и текстильные фабрики, типографии и транспортные фирмы, гостиницы и рестораны. В ряде случаев речь шла о сравнительно крупных производствах, известных всей стране. Например, «Аврора Грюндиг» (электроника), «Брукман» (одежда и текстиль), «Санон» (керамическая плитка)346.

Отмеченные явления – это были своего рода «резервы выживания» аргентинцев в условиях острейшего кризиса. Они носили вынужденный и в принципе нездоровый характер, поскольку обращение к ним шло вразрез с общепринятыми нормами социально-экономического и политического развития, провоцировали напряженность и нередко вели к прямым столкновениям различных общественных сил. В этом противоречивость ситуации. С одной стороны, захват предприятий их работниками, движение «пикетерос», распространение бартерных операций, рост числа «картонерос» и т. д. выполняли роль амортизатора кризисных трудностей , с другой – вызывали очевидные негативные последствия для настоящего и будущего страны, вели к ее маргинализации и отбрасывали в прошлое. К тому же потенциал такого рода амортизаторов всегда весьма ограничен. Например, невозможно было бесконечно наращивать количество «картонерос» или перегородить пикетами все дороги страны.

Вместе с тем ряд инициатив «снизу» нес существенный положительный заряд. Так, массовые протесты в декабре 2001 г. породили новую для Аргентины структуру социальной мобилизации: народные ассамблеи. Вначале это был чисто столичный феномен, но очень быстро он «получил прописку» и в других городах и провинциях: Кордове, Санта-Фе, Рио-Негро, Неукене, Сан-Хуане, Ла-Пампе, Энтре-Риос. Всего к началу 2003 г. в стране насчитывалось 272 ассамблеи, которые взяли в свои руки решение самых разнообразных проблем, затрагивающих насущные интересы граждан: материальная и моральная поддержка безработных, организация специальных столовых для малоимущих, общественный контроль за формированием муниципальных бюджетов и расходованием средств и т. д. Деятельность ассамблей привлекла к себе широкое внимание общественности и средств массовой информации как одна из форм «прямой демократии», отразившей стремление простых аргентинцев тем или иным путем компенсировать неспособность власти если не парализовать, то хотя бы смягчить негативные процессы, развивавшиеся в Аргентине в обстановке кризиса. При этом в консервативных кругах навязчиво указывали на потенциальные опасности, якобы исходившие от народных ассамблей. «Нужно иметь в виду, – писала, например, газета «Насьон», – что такого рода механизмы народных обсуждений таят угрозу, поскольку в силу своей природы могут перерасти в мрачную модель принятия решений наподобие (большевистских. – П.Я.) «советов», когда небольшая кучка идеологических активистов манипулировала лирически настроенным большинством»347.

Другие аналитики были настроены более оптимистично. Так, П. Бродер усмотрел в ассамблеях определенные элементы нового государственного устройства, новой демократии, идущей на смену дискредитировавшей себя политической системе. «Ни один из политиков последнего времени, – писал этот автор, – не мог и не может моментально мобилизовать такие массы населения, какие собирали народные ассамблеи»348. Все это справедливо, но верно и то, что рожденные в условиях глубокого массового разочарования в политиках и в политике ассамблеи сами стали ареной противоборства между теми, кто хотел сохранить эти организации в роли защитников конкретных интересов конкретных людей, и теми, кто пытался использовать их в борьбе за власть.

В таком сложном социальном контексте перед страной со всей остротой встала задача не только стабилизировать макроэкономическую ситуацию (что правительству Э. Дуальде в целом сделать удалось), но и «разрубить гордиев узел проблем» – окончательно переломить негативные тенденции, выйти из кризиса, обеспечить подъем общественного производства и на этой основе решить самые неотложные социальные вопросы, устранить возникшие уродливые явления. Ответ на вопрос: как это сделать? – стал предметом напряженных идейных дискуссий в аргентинском обществе, в первую очередь по проблемам экономической стратегии.