Перед закатом Земли (Мир-оранжерея)

Сложив руки на животе, Грин лежал у костра, опершись спиной о груду камней. Услышав ворвавшуюся в пещеру Яттмур, он взглянул на нее пустыми и мертвыми глазами, потом снова смежил веки. Его лицо было бледно, и на фоне этой бледности особенно четко выделялся коричневый воротник, которым были окружена его шея, и так же коричневый гребень, спускающийся у него по плечам, разросшись там тяжелыми складками.

– Да сделай же, наконец, что-нибудь ! – закричала на него она. – Что с тобой творится?

– От толстопузых все равно нет никакого толку, – проговорил Грин. Однако, медленно и словно неуверенно, он поднялся на ноги. Она подала мужу руку, за которую тот машинально ухватился, и вытащила его из пещеры.

– Я не могу бросить этих несчастных – они такие глупые, а я так привыкла к ним, – проговорила Яттмур, больше обращаясь к самой себе.

Остановившись на склоне, они удивленно уставились вниз, на маячащие на фоне туманной синевы долины неясные фигуры.

Все трое толстопузых, совершенно целые, поднимались обратно к пещере, волоча за собой одного из кожекрылов. Позади них толпой семенили горные люди, буксируя за собой волокушу, в которую был нагружен другой подстреленный кожекрыл. И те и другие держались друг с другом весьма дружелюбно и болтали, сопровождая свои слова быстрой жестикуляцией, в чем особенно отличались толстопузые рыболовы.

– Ну и что ты на это скажешь? – воскликнула Яттмур.

Вид у процессии был весьма странный. В профиль лица горных людей были заострены словно собачьи морды, их продвижение отличалось нерегулярностью и время от времени то один, то другой из них опускались на четвереньки и бежал так некоторое время вверх по склону. Прислушавшись, Яттмур различила их говор, состоящий из коротких и отрывистых слов, похожих на лай, хотя расстояние было еще слишком велико, чтобы понять смысл сказанного – невозможно было даже понять, были ли эти звуки осмысленными или нет.

– Что происходит, Грин? – спросила она у своего мужчины.

Он ничего не ответил, не сводя глаз с группы созданий, очевидно направляющихся к другой пещере, указанной им для обитания толстопузым. Когда все вместе, толстопузые и горные люди, спустились в ложбину ходульников, он увидел, как и те и другие оборачиваются к нему и Яттмур и смеются чему-то. Он даже бровью не повел на это.

Взглянув на Грина, Яттмур внезапно ощутила острую жалость к нему, который так изменился в последние дни.

– Ты плохо выглядишь, любимый, и ты все время молчишь. Мы оказались заброшенными в такую даль, только ты и я и наша любовь, но теперь ты видимо решил покинуть меня совсем. В моем сердце бьется любовь к тебе, с губ моих слетают только добрые и ласковые слова. Но ни любовь, ни ласковые слова более не трогают тебя, Грин, о, мой дорогой Грин!

Свободной рукой она обняла Грина за шею, но он тут же отстранился от нее. Он заговорил, и слова, слетающие с его губ, были холодны словно снег:

– Помоги мне, Яттмур. Тебе нужно потерпеть. Я болен.

В душе у нее снова вспыхнуло беспокойство.

– Ты выздоровеешь, любимый. Но для чего пришли сюда эти дикие горные люди? Может быть дик только их вид, а на самом деле они вполне дружелюбны?

– Если хочешь, можешь сходить туда и посмотреть сама, – ответил Грин, голос которого по-прежнему был холодным и безжизненным.

Убрав от нее свою руку, он вошел обратно в пещеру и улегся на свое место возле костра, опершись на груду камней и сложив, как и раньше, руки на животе. В нерешительности Яттмур присела с ребенком на руках возле входа в пещеру. Горные люди и толстопузые скрылись в другой пещере. Наверху начали собираться облака, и женщина не знала, куда ей деваться. Пошел дождь, который обещал перейти в снег. Ларен расплакался, и она дала ему грудь.

Постепенно убаюканные монотонным дождем, ее мысли обратились ко времени, прошедшему и текущему вокруг нее. Перед ней в сумраке начали восставать призрачные неясные картины, картины, которые вопреки отсутствию в них логики, отображали собой путь ее мыслей. Вольные дни жизни в племени пастухов представлялись ей крохотными горящими алыми цветками, которые кроме того, при небольшом изменении настроения, могли также стать и ею самой: теперь она не отличала себя, как явление, от явлений окружающих ее. Вспоминая себя в прошедшие дни, она могла видеть себя только девушкой в толпе соплеменников, или кружащейся на празднестве в танце, или той, чья очередь наступила идти за водой к Длинной Воде.