Перед закрытой дверью

На улице порывы ветра, словно поджидавшие этой ключевой реплики, раскрывают свои объятия и проглатывают обоих парней вместе с их ведерком. Будем надеяться, что ветер заодно не проглотит плакаты, они ведь из бумаги, а оттого беззащитны перед сыростью. Целлофановая оболочка их кое-как защищает. Снаружи уже поутихло, отсвечивают мокрые стены домов, и асфальт, тоже мокрый, снова блестит, как мокрый асфальт в каком-нибудь фильме. Да, видно, и снимался в том фильме приятель этого асфальта.

Мать говорит: — Если бы знал об этом твой погибший отец, который пожертвовал собой ради нашего дела!

— Не жертвовал он собой, убили его и все. А то бы еще жил и жил себе. Что он теперь с этого имеет? Я вот себя ни в какую жертву приносить не собираюсь, это совершенно точно. Когда в книжках, которые Райнер дает, читаю про боль, причиняемую кому-то, то она для меня настоящая, более реальная, чем когда я думаю о боли, которую причиняли моему отцу там, на Лестнице смерти в Маутхаузене.

— Ты еще куда-то пойдешь, Ханс?

— По такой собачьей погоде? Даже оседлав мустанга, я и в пяти метрах ничего не разгляжу, а на окраине, на открытой местности, где вечерние туманы поднимаются, я вообще ничего не увижу. Открытая местность, когда ты на коне, совсем иная. Вечерком схожу, пожалуй, в джазовое кафе.

— Как посмотрю на тебя, так кажется, что напрасно жизнь прожила, и отец твой зазря погиб. А как гляну на тех парней, то понимаю, нет, недаром, был в этом все-таки смысл, которого я в собственном сыне не вижу.

— Смерть, она всегда даром дается, только за нее надо жизнью расплачиваться, — хихикает Ханс.

Чужие люди его принципиально не интересуют, потому что интересуется он самим собой, да еще Софи.

«Доешь меня, а то, как знать, снова наступят худые времена», — предостерегает его отвергнутый бутерброд с маргарином. Ханс, уверенный в лучшем будущем, доедать не собирается.

***

Совсем немного времени прошло с тех пор, как Райнер совершенно вышел из себя и сбился с предначертанной ему тропы богопослушного чада. Тогда католическая вера возмещала ему многое из того, что теперь он надеется вернуть себе, совершая насилие. На его сестру в последнее время все чаще нападает немота, иногда речь вдруг снова прорывается наружу, и ее поток сносит все, что попадается на пути. Сегодня они вдвоем лежат в кровати Анны, судорожно обхватив друг друга руками; жестокий ветер реальности они направили в обход, в кухню, одновременно служащую и столовой, а здесь, у них, веет ветер прошлых времен. Райнер силится преодолеть запрет кровосмешения, чтобы посмотреть, что из этого выйдет, но все-таки не решается, так что придется пасть иным преградам, подросток будет сметать их самолично, потому что в этом выморочном доме вольным нравам не место. Так говорят его предки.