Перед закрытой дверью

Компания разыскивает русло, где воды было бы побольше, а не то целую вечность возиться придется. И кто знает, как отнесется к этой затее сама кошка. У Софи длинные светлые волосы, которые вдруг начинают светиться, когда в них запутываются солнечные лучики; когда же на них падает лесная тень, они отсвечивают матовой желтизной, словно латунь. Райнер смирился с тем, что здесь он не производит такого выигрышного впечатления, как в подвальчике джаз-клуба, и даже с тем, что в этих зеленых кущах кому-то может показаться, что Ханс в чем-то превосходит его, хотя он обычно ничем Райнера не превосходит. Хорошо еще, что Софи наконец-то согласилась утопить животное. Анна держится поодаль и всецело поглощена тем, чтобы не обнаружить, что теперь они с Хансом связаны неразрывными узами, и ее деланное равнодушие есть результат долгих упражнений. Только что ей вдруг захотелось поцеловать его. Ни в коем разе. Никаких нежностей, это незрелое ребячество.

И все же, когда она смотрит на него, ее охватывает озноб, озноб, связанный с памятью о пережитом наслаждении. А если при одном воспоминании так трепещешь, то как же будет, когда все по-настоящему? «А что это был за крик, какой-то зверь голос подавал?» Нет, ликующие клики издавали резвящиеся туристы. Эгей! Эге-гей! Воплями своими они распугивают зверей, дебелые мужчины и женщины, добившиеся солидного положения в жизни, могущие себе позволить безо всякой надобности заниматься делом, не имеющим никакого смысла: карабкаться по горам и холмам. Софиенальпе, Шепфль, Затцберг. Одеты по-спортивному, чаще всего с деревенски-фольклорным колоритом Штирии. И все же все они — горожане, сельский колорит — лишь свидетельство изобилия, ведь жить в деревне им больше ни к чему, и бедность им давно уже не грозит. Тирольские шляпы и без этого весьма им к лицу.

Они расшвыривают вокруг себя объедки, разрушая естественно сложившуюся окружающую среду, которую они превращают в среду искусственную, что для Анны и Райнера проблемы не составляет, ведь где бы брат с сестрой ни были, они, как могут, распространяют вокруг искусственность. Их бледные, утомленные из-за бессонных ночей лица скрываются за дешевыми солнечными очками, никотинно-желтые Райнеровы пальцы тянутся к сигаретной пачке, чтобы устроить лесной пожар. Пронзительно кричат птицы. Сухие листья падают на землю. Издалека доносятся гудки поездов. Выходной день, одним словом.

Анна говорит о «Просветленной ночи» Шенберга.

Неподходящее место, неподходящее время.

— Ты говоришь о ночи при восхитительном свете дня, причем даже не о настоящей ночи, а о ночи, созданной музыкой, — удивленно улыбается Софи. Ханс все это время боксирует с тенью, инсценирует воображаемые борцовские схватки, гоняет в воображаемый футбол, он мыслит не дальше собственного носа или вытянутой вперед руки. Он без остатка погряз в настоящем времени, человек, живущий лишь сегодняшним днем. И киска в мешке для него означает не «сейчас», но «потом». Только не задумываться об этом. Он показывает, какими финтами обвести противника на футбольном поле, играя одновременно и за себя, и за противника, Софи, понятное дело, от него без ума, а как же иначе. Софи наслаждается солнцем и чистым воздухом, хотя ими-то она может наслаждаться каждый день по нескольку часов кряду, разъезжая верхом на лошади или двигаясь по корту. Чтобы чем-то наслаждаться, надо прежде всего знать чем. Близнецы чувствуют себя не совсем в своей тарелке. Легкие их хрипят, никакой физической формы, которой у Ханса хоть отбавляй. Слишком много алкоголя и курева, бахвалится Райнер и начинает было диспут о Камю, чтобы вновь оказаться в лучах умственного превосходства. Софи ищет прогалину, чтобы оказаться под лучами солнца и позагорать. Хансу хочется продемонстрировать Софи несколько захватов дзю-до, которые ему один друг показал. И вот они, заливаясь хохотом, катаются по траве, а в желудках Райнера и Анны разливается желчь. Анна спешит внушить себе, что как раз занята тем, что разучивает на фортепьяно сонату Берга, эту цель она давно перед собой поставила, и что теперь эта цель будет достигнута. От нее требуются неимоверные усилия, но она в конечном счете справится.

— А с чем это едят? — спрашивает Ханс и ржет, как жеребец. — Ты такую-то и такую-то или вот такую-то пластинку слушала?

— Нет, это несерьезная музыка, Ханс, тебе нужно еще учиться и учиться, а то ты так и будешь топтаться на месте, чего в твоем теперешнем положении нельзя ни в коем случае, потому что ты пока еще находишься на том уровне, который и уровнем-то не назовешь.

У родителей Софи есть абонемент в филармонию. Софи часто ходит туда вдвоем с матерью. Мать Софи — признанная в свете красавица, каждый ее знает, каждый раскланивается, конечно же, только лишь в том обществе, где все знакомы со всеми.