Перед заморозками

— Нет. Только Эпплет, весь в огне — вот и все, что я видел.

— И не догадываетесь, кто бы мог это сделать?

— Псих. Только псих на такое и способен.

Курт кивнул:

— Больше мы ничего тут не узнаем. Пусть теленок полежит пока. Мы приедем, когда будет светло. Сейчас ничего не разглядишь.

Они вернулись к машинам.

— Только псих и способен на такое, — повторил Томас Окерблум.

Курт Валландер не ответил. Линда заметила, что он устал, лоб был весь в морщинах. Он как будто вдруг постарел. Ему не по себе, подумала она. Сначала с лебедями, то ли были эти горящие лебеди, то ли нет, а теперь — этот бычок по имени Эпплет, он-то уж точно сгорел.

Он словно прочитал ее мысли и повернулся к Окерблуму.

— Эпплет, — сказал Курт, — необычное имя.

— Я, когда помоложе был, играл в настольный теннис. И нескольких бычков назвал по именам игроков сборной. У меня, например, был бык по имени Вальднер.[7]

Валландер кивнул. Линда заметила, что он улыбается. Ее отец ценил оригиналов.

Они вернулись в Истад.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросила Линда.

— В лучшем случае мы имеем дело с каким-то сумасшедшим, садистом.

— В лучшем случае?

— В худшем — он на зверях не остановится.

Линда поняла, что он хочет сказать. Но она также и поняла, что лучше пока не задавать вопросов.

8

Когда Линда проснулась, отца уже не было. Половина восьмого. Она потянулась и решила, что проснулась от того, что отец, уходя, хлопнул дверью, и, наверное, нарочно. Пытается быть строгим и не давать мне зря валяться в постели.

Она встала и открыла окно. День был ясным и по-летнему теплым. Ночные события заметно отдалились — дымящийся труп животного, внезапно постаревший отец. Он все может от меня скрыть, подумала она, только не беспокойство.

Она позавтракала и быстро оделась в то же, что и накануне. Потом передумала и дважды переоделась, пока не осталась довольна. Позвонила Анне. После пяти сигналов включился автоответчик. Она крикнула в трубку, прося Анну ответить. Но там никого не было. Она остановилась перед зеркалом в прихожей и спросила себя — по-прежнему ли она обеспокоена, что некая Анна исчезла, ничего ей не сказав. Нет, сказала она себе, я не волнуюсь. У нее наверняка есть причина. Она, конечно, ищет того мужчину, что стоял на улице и имел наглость быть похожим на ее отца.

Линда спустилась к лодочной пристани и побрела вдоль причалов. Море было совершенно зеркальным. Полуголая дама лежала на носу катера и храпела. Еще тринадцать дней, подумала Линда. От кого я унаследовала эту нетерпеливость? От отца — вряд ли, от матери — уж совсем маловероятно.

Она повернула назад. На чугунном кнехте лежала забытая кем-то газета. Она нашла объявления о продаже подержанных машин. СААБ за девятнадцать тысяч. Отец обещал дать десять. Ей очень хотелось машину. Но СААБ за девятнадцать? Сколько он прослужит?

Она сунула газету в карман куртки и пошла к Анне. На звонок в дверь никто не ответил. Она уже привычно вскрыла замок и прошла в прихожую. Вдруг у нее появилось чувство, что здесь кто-то побывал после того, как она ушла отсюда в полночь. Она стояла совершенно неподвижно, скользя взглядом по стенам прихожей, одежде, выстроенным в ряд ботинкам. Что изменилось? Ничего такого, что подтверждало бы ее догадку, она не заметила. Она вошла в квартиру и села на диван. Пустая комната. Если бы на моем месте был отец… будь я отцом, я постаралась бы найти следы того, что здесь происходило, увидеть людей, драматические события. А я ни черта не вижу и ничего не могу заметить, кроме того очевидного факта, что Анны тут нет.

Она поднялась и дважды медленно обошла квартиру. Теперь она была уверена, что Анны ночью здесь не было. И никого не было. Единственное, что ей удалось обнаружить, — следы ее собственного вчерашнего пребывания.

Линда вошла в спальню и села за письменный стол. Поколебалась немного, но любопытство взяло верх. Она знала, что Анна вела дневник. Анна всегда вела дневник. Линда помнила, как в старших классах Анна забивалась в уголок и что-то записывала в дневник. Когда какой-то мальчишка вырвал у нее тетрадку, она пришла в такую ярость, что никто и никогда больше ее не трогал. Она даже укусила его в плечо.

Она выдвинула ящик стола. Он был забит старыми исписанными дневниками. Она посмотрела в других ящиках — то же самое. На каждом стоял год. До шестнадцати лет все дневниковые тетради красные, потом Анна почему-то совершила цветовую революцию и перешла на черный.

Линда закрыла ящики и подняла лежащие на столе бумаги. Под ними тоже лежал дневник, тот, что она вела сейчас. Она посчитала, что ее тревога является достаточно веской причиной, сама у себя попросила прощения и открыла последнюю страницу. Там стояло вчерашнее число, то есть день, когда они должны были встретиться. Почерк был очень мелким, словно Анна хотела спрятать буковки от чужих глаз. Линда с растущим удивлением прочитала запись дважды. Текст был совершенно непонятен: «Папарацци, папарацци». Может быть, это какой-то шифр для посвященных?