Передача лампы

Но тогда возникают трудности. Поэтому они говорят, что для обычного употребления на рынке дважды два — по-прежнему четыре, но для экстраординарного использования дважды два может быть пять, может быть три, может быть сколько угодно — всегда по-разному. Старой математики больше нет, старой определенности больше нет.

Геометрия Евклида была определенной, в этом была ее красота. Не было вопроса неопределенности, толкования были ясными. Кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая линия. Но это все абстрактно. Если вы на самом деле хотите получить прямую линию, то не сможете.

Так что сейчас главенствует неевклидова геометрия, которая утверждает, что прямых линий не существует, потому что вы можете нарисовать прямую линию на полу, но пол — это часть круглой Земли. Если вы продолжите свою прямую линию в обе стороны, то рано или поздно вы придете к точке, где она образует окружность. Если прямая линия в итоге образует окружность, значит, она не была прямой, это была дуга, часть окружности; просто эта часть была так мала, а окружность так велика, что вы приняли заблуждение за определенность.

Прямых линий не существует. Все евклидовы построения были опровергнуты. В абстракции они верны, но в реальности они невыполнимы, а современная наука старается быть все ближе и ближе к реальности.

Вот почему я говорю, что она подходит очень близко по многим вопросам и соглашается, не зная о том, с мистиками, потому что мистики тоже пытались приблизиться к реальному, не воображаемому. Они двигались к реальному иным путем. И когда они приходили к реальному, то либо становились безмолвными — потому что говорить что-то кажется неверным, либо говорили такие вещи, как Махавира: «Возможно, это так, возможно, не так», — утверждая одновременно положительное и отрицательное, что в обычной ситуации приведет в замешательство.

Махавира не мог оказать влияния на многих людей, и основная причина заключалась в том, что он появился на двадцать пять веков раньше своего времени. Эйнштейн понял бы его. Махавира не был математиком, но то, что он говорит, по сути то же самое — теория относительности. Глупо говорить, что кто-то высок, пока вы не скажете, в сравнении с кем, потому что нет такого качества, как высокость, — только в сравнении. С ним нужно сравнить какого-нибудь пигмея, тогда он высокий.

Есть древняя поговорка: «Верблюды не любят ходить в горы». Я не знаю, что об этом думают верблюды, но это точно: в горы они не ходят. Они ходят в пустыни, где нет гор. Но люди, сложившие поговорку, знали лучше. Верблюды не любят ходить в горы, потому что когда они приближаются к горам, то чувствуют себя неполноценными, у них возникает комплекс неполноценности.

Фрейд обнаружил это совсем недавно, а верблюды знали с самого начала: лучше не ходить в горы — там у вас появится комплекс неполноценности, а потом от него трудно избавиться. Лучше оставаться в пустыне, где вы самый высокий, самый величественный, самый большой. Почему бы не наслаждаться манией величия? Зачем без надобности идти в горы?

Все, что мы говорим, относительно, а относительность меняется, потому что, как я вам уже говорил, жизнь — это поток.

Я рассказывал вам историю о том, что у Муллы Насреддина было прекрасное бунгало в горах, и иногда он говорил — когда уставал от дел и прочей суеты: «Я уезжаю на три недели, или на две недели, или на четыре недели». Но он никогда не был последовательным. Он уезжал на три недели, а возвращался на четвертый день.

Его друзья говорили ему: «Если ты собирался вернуться через четыре дня, зачем ты напрасно лгал? Мы не возражали, не говорили, что ты не можешь вернуться на четвертый день. Это твой дом — ты можешь приезжать и уезжать, куда ты хочешь, и можешь оставаться там сколько угодно долго. Но почему ты все время врешь…? Мы никогда не замечали, чтобы ты придерживался той даты, которую указал».

Мулла Насреддин сказал: «Вы не знаете объективных причин. Я взял в домработницы одну из самых уродливых женщин, чтобы она присматривала за домом, убирала и поддерживала его в порядке, когда бы я ни приехал».

Приятели сказали: «Но это не имеет никакого отношения к твоим четырем неделям, трем неделям…»

Он ответил: «Послушайте. Когда я еду туда, я вижу ее и понимаю, что она омерзительна. И я взял за правило, чтобы в тот день, когда она начинает казаться мне красивой, удирать. Я говорю: „Пришло время“. Все зависит от этого. Я не знаю точно, сколько понадобится времени, чтобы она показалась мне красивой. Без женщин иногда на это требуется четыре дня, иногда семь дней, это непредсказуемо. Но одно определенно — я прояснил его: в тот миг, когда я начинаю думать об этой женщине как о красивой, я говорю себе: „Мулла, время пришло. Удирай! Это та же самая женщина!“

И я пакую свои вещи и уношу ноги, потому что если я пробуду немного дольше, то могу никогда не вернуться. А эта женщина так омерзительна! Но за три или четыре дня к ней привыкаешь, и потребность в женщине, в собеседнике, в друге — нет никого кругом, только эта женщина — меняет все ваше восприятие».