Передышка

— Какая каша, какой горох! — воскликнул Чезаре. — Вы что, не поняли? Я же сказал, что собираюсь устроить праздничный ужин и поджарить курочку.

Если Чезаре что-то задумал, его не остановишь. Я имел возможность убедиться в этом, когда бродил с ним по катовицким рынкам. Доказывать ему всю бессмысленность идеи найти ночью в этих гнилых местах Полесья курицу, да еще без знания русского и без денег в кармане, — пустая грата времени. Мы попытались заинтересовать его двойной порцией каши, но тщетно.

— Ешьте сами свою кашу, — сказал он, — я все равно пойду искать курицу, один пойду, и вы меня не удержите. Раз вы так, я вообще не вернусь, всем привет, в том числе и русским. Хватит, возвращаюсь в Италию, хоть через Японию, а до дома доберусь.

Тогда я предложил пойти с ним. Не ради курицы и не из-за его угроз, а потому, что любил его и мне доставляло удовольствие наблюдать за его работой.

— Браво, Лапé, — сказал мне Чезаре.

Он окрестил меня так давным-давно, с тех пор иначе и не называл. Как известно, в лагере всех брили наголо, и, когда нас освободили, волосы после года постоянного бритья начали расти у всех, а у меня в особенности на удивление ровные и мягкие. Когда мои волосы были еще совсем короткие, Чезаре сказал, что они напоминают ему мех кролика, а кролик, вернее, кроличья шкурка на жаргоне торговцев, в котором Чезаре настоящий ас, будет «Лапе». Хмурого чернобородого Даниэле с его жаждой мести и кары в духе древних пророков он называл Коралли (с ударением на последнем слоге). Если с неба посыплются коралловые бусины, говорил Чезаре, он все до одной соберет, все на нитку нанижет.

Итак, Чезаре сказал:

— Браво, Лапé, — и изложил план действий: осуществление своих безумных на первый взгляд идей Чезаре, как ни странно, продумывал до мелочей.

Курица не была плодом его воображения; от сарая в северном направлении уходила хорошо утоптанная тропинка, по которой явно все время ходили, значит, можно было предположить, что она вела в деревню, а где деревня, там и куры.

Начинало темнеть. Чезаре оказался прав: сквозь деревья примерно в двух километрах от нас на невысоком пригорке засветился огонек. Мы пошли на этот огонек, спотыкаясь о коряги и камни, отбиваясь от полчищ прожорливых комаров и бережно неся с собой единственное, что имело обменную ценность и с чем наша группа решилась расстаться: шесть фаянсовых казарменных тарелок, выданных нам русскими в Слуцке во временное пользование.

Мы шли в темноте, боясь сбиться с тропинки, и время от время громко подавали голос. В ответ не доносилось ни звука. Когда до деревни осталось не больше ста метров, Чезаре остановился, набрал в легкие воздух и крикнул:

— Ау, русски! Мы друзья, итальянски, нет ли у вас курочки на продажу?

На этот раз нам ответили: вспышка в темноте, сухой хлопок — и в нескольких метрах над нашими головами просвистела пуля. Я, боясь разбить тарелки, осторожно лег на землю; Чезаре так разозлился, что остался стоять.

— Чтоб вы сдохли! Я же сказал, мы друзья! Не бандиты, не дойч, а итальянски. Дайте же сказать, сукины дети! Итальянски мы, нам курочка нужна!

Новых выстрелов не последовало, на пригорке замелькали какие-то фигуры. Мы осторожно начали к ним приближаться: Чезаре впереди, продолжая свою убедительную речь на родном языке, я сзади, готовый в любой момент снова броситься ничком на землю.

Наконец входим в деревню. Она маленькая, всего пять деревянных домов, а перед ними, на крошечном пятачке, уже собрались в ожидании нас жители. Это в основном старухи, дети и собаки, все одинаково встревожены. В толпе, состоящей человек из тридцати, выделяется высокий бородатый старик с ружьем: значит, это он стрелял.

Чезаре считает свою стратегическую миссию выполненной и взывает к моему чувству долга:

— Давай шевелись, чего ждешь? Объясни, что мы итальянцы, не собираемся им делать ничего плохого, а только хотим купить у них курицу на ужин.

Люди смотрят на нас с опаской и вместе с тем с любопытством. Похоже, они наконец убеждаются, что два таких оборванных бродяги не представляют для них большой опасности. Старухи перестают причитать, и даже собаки успокаиваются. Старик с ружьем спрашивает о чем-то. Мы не понимаем. Я знаю не больше сотни русских слов, но ни одним из них не могу воспользоваться в этой ситуации, кроме слова «итальянски», и повторяю его много раз подряд, пока старик не начинает сам объяснять односельчанам:

— Итальянцы, итальянцы они.

Тут Чезаре, который никогда не забывает о деле, достает из мешка тарелки. Пять штук он, как заядлый торговец, раскладывает на земле для всеобщего обозрения, а шестую берет в руки и несколько раз щелкает ногтем по краю, чтобы все слышали, какой хороший звук. Старухи смягчаются, заинтересованно смотрят.

— Тарелки, — говорит одна.

— Да, тарелки! — повторяю я, довольный, что знаю теперь, как называется продаваемый нами товар.

Нерешительная рука тянется к тарелке, которую демонстрирует Чезаре.