Прошло почти два дня. Я осушил всё, что можно было опустошить, но это было не так уж и здорово. Две бутылки, которые пережили мои предыдущие запои, принесли мне мало пользы: несколько часов сонного отчуждения, не более того. Я хотел убежать от себя, от этого места, от полов, запачканных водой, от сильного запаха закрытого помещения, от проникающего сквозь окна света, которого не заботила моя головная боль, от моего желания побыть в покое и чёртовой потребности закрыть глаза, возможно, навсегда.
Я попытался встать, но бесполезно, я не хотел этого. А ведь именно воля, а не сила, помогает встать на ноги. Я снова провалился в разрушительную спираль, которая преследовала меня в течение некоторого времени. Или, возможно, я просто никогда и не выбирался из неё. Я чувствовал себя более разбитым, чем разбитое стекло, более потрёпанным, чем машина после аварии, более жалким, чем последний из изгнанников. Я закрыл глаза, приложил руку ко лбу и потерялся в дымной трясине созданной мной тьмы.
— Шейн, ты здесь?
Голос маленькой девочки походил на звук камертона на деке — твёрдый, жёсткий и чистый. Я вдохнул через нос, не открывая глаз. Я не двигался, только молчал, не понимая, чего ожидаю — когда она уйдёт или окликнет меня снова.
— Слушай, я знаю, что ты там!
Я выдохнул большое количество воздуха, больше похоже на предсмертный хрип, чем на вздох, и с трудом приподнял веки.
— Шейн, хорошо! Ты обещал мне, что сегодня мы воспользуемся новыми перчатками!
Часть меня хотела отослать её прочь, заставить исчезнуть, но была и другая часть, та, которой малышка была нужна как воздух и даже больше. Я встал и поплёлся к двери. Когда я открыл её, Шарли уже была достаточно далеко. Перчатки свисали с одной руки, плечи сгорбились, голова склонилась.