Перегруженный мозг. Информационный поток и пределы рабочей памяти

Развитие мозга и умственных способностей у приматов неразрывно связано с общественным образом жизни, с необходимостью предвидеть поступки соплеменников, манипулировать ими, учиться у них, а также оптимально сочетать в своем поведении альтруизм с эгоизмом.

Но каково участие рабочей памяти в процессе социального взаимодействия? Может быть, она помогает наладить контакты, или она нужна только для того, чтобы хитрить и обманывать своих соплеменников?

Психологи Ричард Бёрн и Эндрю Уайтен (Сент-Эндрюсский университет, Великобритания) разработали теорию о роли социальной игры в развитии мозга и ввели понятие «интеллект Макиавелли»[82]. Название отсылает к итальянскому писателю и политику Никколо Макиавелли, который славился тем, что владел искусством повелевать и властвовать, манипулируя своим окружением. Он относился к жизни как к шахматной партии, где надо все планировать и предугадывать поступки разных людей.

Другая вероятная причина формирования интеллекта и рабочей памяти — развитие языка. Язык оперирует символами и выражает наши эмоции и устремления. Через язык мы выражаем свои мнения и выслушиваем других. Кстати, вполне закономерно, что рабочая память напрямую связана с пониманием прочитанного. Возможно, именно развитие языка около 40 тысяч лет назад послужило толчком к технологической революции. Как раз на пике развития языка появились древнейшие изображения в пещере Кро-Маньон на юго-западе Франции, а позже и предметы искусства.

Язык открыл новые перспективы — благодаря языку люди научились планировать свои действия, работать сообща и передавать знания таким способом, который раньше не представлялся возможным. Более сложная среда потребовала и развития более сложного языка. Писатель Терренс Дикон в книге «Символические виды. Эволюция языка и мозга» утверждает, что язык развивался благодаря сближению языка, технологии и культуры[83].

Робин Данбар настаивает на том, что развитие языка напрямую зависит от развития социальной среды и величины группы. Чтобы жить в группе, надо поддерживать дружеские связи. Особи в стае шимпанзе ловят друг у друга блох. А это становится практически невозможным, когда величина группы превышает определенный уровень. По мнению Данбара, язык стал выполнять ту функцию, которую раньше выполняла ловля блох. То есть первейшая задача языка — социальная функция. В свою очередь, большие группы индивидов нужны также для того, чтобы развивать и сохранять язык. Таким образом, язык был и следствием, и предпосылкой образования больших социальных групп.

Кстати, порой развитие интеллекта также объясняют сексуальным отбором, то есть первичная цель развития интеллекта — не выживание, а «конкурентоспособные» гены. Вспомним красивые, но функционально бесполезные хвосты павлина. Эволюционный психолог Джеффри Миллер считает, что деятельность, не имеющая практической ценности для выживания, например танец, музыка, живопись, нацелена именно на то, чтобы продемонстрировать противоположному полу наш интеллект и наши «конкурентоспособные» гены. По мнению Миллера, именно эту цель преследуют многие юноши, которые мечтают стать рок-музыкантами[84].

Интеллект как побочный эффект

Разные гипотезы о жизни человечества в период его детства помогают нам понять, как устроен наш интеллект. Эта задача сама по себе увлекательна и будоражит воображение. В последние годы большую популярность приобрела эволюционная психология, в частности, благодаря канадско-американскому ученому и писателю Стивену Пинкеру. По Пинкеру, язык, на котором мы говорим, является «инстинктом» или формой биологической адаптации, сформированной в процессе естественного отбора. Языковые способности не только являются врожденными, но и представляют собой специфически человеческий биологический инстинкт. Язык является составной частью интеллекта, одним из его многочисленных модулей, развившихся в результате эволюции. «Язык — это наиболее доступная часть сознания», — утверждает Пинкер.

Но у подобных теорий есть уязвимое место — их почти невозможно доказать и так же невозможно опровергнуть. Наши знания о первобытных обществах получены, так сказать, от камней и костей. Мы не знаем, как люди общались, о чем они размышляли и какую вели социальную жизнь. Конечно, мы можем выдвигать одну гипотезу за другой, пытаясь объяснить все что угодно, но гипотезы так и останутся всего лишь гипотезами. И, конечно, можно обозначить социальную игру как задачу, требующую участия рабочей памяти. Но как оценить сложность социальной жизни 200 тысяч или даже 40 тысяч лет назад? Речевая коммуникация требует рабочей памяти, но насколько были развиты наши навыки общения 40 тысяч лет назад?