Перегрузка

Пытаясь устроиться поудобнее, Ним поерзал в кресле своего маленького автомобиля. Ведь в последнее время он явно поправился. Значит, надо сбросить вес, пока он еще влезает в свой «фиат». Иначе придется с ним распроститься, а это никак не входило в его планы. В выборе марки автомобиля отражались его убеждения. Ним считал, что обладатели больших автомобилей бессмысленно транжирят драгоценное топливо. Разве они не понимают, что их райской жизни рано или поздно наступит конец, а это обернется катастрофой. И одним из ее проявлений станет фатальная нехватка электроэнергии.

Ним понимал, что сегодняшний кратковременный перерыв в подаче электроэнергии — всего лишь горькая закуска перед основным блюдом, прелюдия к несравненно более серьезным и болезненным нехваткам в ближайшие год или два. Беда в том, что, судя по всему, эта перспектива мало кого волновала. Даже в компании «ГСП энд Л», в которой многие располагали той же информацией, что и Ним, и оценивали перспективы таким же образом, царило благодушное настроение. Его можно было бы сформулировать следующим образом: «А зачем волноваться? Все в итоге устроится. Уж как-нибудь удержим ситуацию в рамках. А пока не надо раскачивать лодку, не надо будоражить людей понапрасну».

В последние несколько месяцев только трое в административной иерархии «ГСП энд Л» — Уолтер Тэлбот, Тереза ван Бэрен и Ним — выступали за пересмотр позиции компании. Они настаивали на большей открытости в контактах с общественностью. Требовали предостеречь средства массовой информации, граждан и политических деятелей, что роковой энергетический кризис уже не за горами, что полностью предотвратить его не представляется возможным, а можно лишь смягчить его последствия, приступив к строительству новых электростанций в сочетании с широкомасштабными, мало популярными мерами по энергоснабжению. Однако пока в концептуальном подходе «ГСП энд Л» преобладали традиционная осторожность и боязнь задеть интересы власть предержащих. Никаких указаний на перемены отмечено не было. А теперь еще ушел из жизни Уолтер, один из троицы глашатаев надвигающейся катастрофы.

Чувство горя снова охватило Нима. До сих пор ему удавалось сдерживать слезы. Сейчас, оказавшись один в машине, он дал волю эмоциям: слезы потекли по лицу. В порыве отчаяния ему так хотелось выразить свое теплое отношение к Уолтеру, хотя бы помолиться за упокой его души. Он попытался вспомнить кадиш, еврейскую молитву, которую частенько слышал на заупокойных службах. По традиции ее читает ближайший родственник покойного по мужской линии в присутствии десяти мужчин иудейской веры. Губы его беззвучно зашевелились, и он, запинаясь, пробормотал древние арамейские слова. И вдруг осекся: окончание молитвы просто вылетело из головы — еще одно подтверждение того, что для него молитва не содержала логического смысла.

В его жизни бывали моменты, как сейчас, когда Ним ощущал идущий из глубины души порыв воспринимать себя религиозным человеком, чтобы найти собственное место в культурном наследии своего народа. Однако путь к религии, или по крайней мере к ее практическому отправлению, был для него закрыт. Причем собственным отцом еще до рождения сына. Дело в том, что Исаак Голдман приехал в Америку из Восточной Европы без гроша в кармане, но с глубокими социалистическими взглядами на жизнь. Сын раввина был убежден в несовместимости социализма и иудаизма. Поэтому он отверг религию своих предков, вызвав тем самым смятение в душе собственных родителей. Даже сейчас старый Исаак, которому исполнилось восемьдесят два года, по-прежнему потешался над основными догмами иудейской веры, которые представляли собой «банальный треп» между Богом и Авраамом и наивную сказку о «богоизбранном народе».

Ним вырос с уважением к выбору своего отца. Праздник еврейской Пасхи и святые дни Рош-га-Шана[1] и Йом Киппур[2] никак не отмечались в доме Голдманов. Не без влияния личного бунта деда подрастало уже третье поколение — собственные дети Нима — Леа и Бенджи. Они также воспитывались вне иудейских традиций и обрядов. Никому даже в голову не приходило сделать Бенджи обрезание или совершить обряд бар мицва, что иногда беспокоило Нима. Он спрашивал себя, а имеет ли он право, несмотря на некогда им самим принятые решения, отгораживать своих детей от пятитысячелетней истории еврейского народа? Он знал, что еще не поздно все отыграть обратно, но принимать решение не торопился.

Размышляя о своей семье, Ним вспомнил, что забыл позвонить Руфи и сообщить, что вернется домой поздно. Он снял трубку мобильного телефона справа под щитком приборов — это дополнительное удобство было заказано и оплачено компанией «ГСП энд Л». Ответила телефонистка, и Ним назвал ей свой домашний номер телефона. Некоторое время спустя он услышал длинные гудки, а затем голос сына.

— Квартира Голдманов. Говорит Бенджи Голдман.