Читаем Переяславская рада. Книга 2 полностью

Переяславская рада. Книга 2

Натан Рыбак

Историческая проза18+
<p>Натан Рыбак. Переяславская рада. Книга 2</p>

Ой, Хмельницький Богдане, гетъмане,

добрий разум тобi дався,

Що короля, i султана, i кримського хана

ти вiдцуpався

Та з Москвою нaвiки об’еднався.

Из народной думы

КНИГА ПЯТАЯ

1

От жарко натопленной печи дышало теплом. Клонило в сон, тем более что уже третью ночь недосыпал. Есаул Михайло Лученко зевнул, широко раскрыв рот, потянулся, сведя на затылке руки, да так крепко, что суставы пальцев хрустнули. Он закрыл глаза в надежде — когда откроет их, проклятого просителя не станет. А может, и вправду померещилось с недосыпу?

Но есаул ошибся. Коренастый проситель стоял у порога. Переступая с ноги на ногу, мял в руках шапку, склонив на левое плечо подстриженную в кружок голову. Снег у него на лаптях таял, и две лужицы темнели у ног. Лученко еще раз зевнул, но уже без всякого удовольствия, и сердито заговорил:

— Сказано тебе — не можно. Пень дубовый, а не человек!

— Допусти, есаул! Сколько на возу трясся да сотню верст пешком топал.

— А хотя бы и все триста! Мне что? Мог бы в карете приехать... Сказано — нет!

— Челом бью, есаул, яви божескую милость.

Настойчивости неизвестного, одетого в серый потрепанный кафтан, подпоясанный ремешком, никакое терпение не выдержало бы. А нужно сказать — своим терпением есаул Лученко славился. Бывало, казаки или мещане аж посинеют от натуги, прося есаула, чтобы допустил до гетманской канцелярии, а он, пока ему в охоту, «беса языком тешит», как говаривал о нем Капуста, а когда надоест, кликнет караульного казака — и делу конец. А тут вот стоит перед тобой, одним словом, пень, а не человек, и точно речи людской не понимает. Сколько времени торчит перед глазами и одно тянет: пусти да пусти... Будто у гетмана только и дела, что с ним разговоры разговаривать.

— Сказано тебе — нет, и не канючь. У гетмана дела державные.

Лученко решительно поднялся со скамьи, на которой сидел у печки; то ли допек его проситель, то ли припекла спину печь, но так или иначе он был на ногах с совершенно недвусмысленным намерением; без липших слов, даже не клича караульного, турнуть постылого просителя. Но сказанные человеком слова заставили есаула отложить свое намерение.

Лученко даже подумал поначалу, что это лишь почудилось. Но проситель своим басовитым голосом повторил:

— И у меня до гетмана дело державное.

— И у тебя? — У Лучепка глаза полезли на лоб.— Вот чудасия! У тебя?

— Эге ж.

— Кто же ты еси? — спросил есаул с любопытством.— Может, ты, часом, канцлер Речи Посполитой? А может, великий визирь султана турецкого? Или племянник самого цесаря Фердинанда Третьего?

Лученко и дальше продолжал бы этот перечень позмож-ного родословия неведомого чудного просителя, так как собирался одновременно и посмеяться над беднягой, у которого, видать, в голову ведьма пеплу насыпала, и почесать язык свой, если уж не дали ему подремать у печки, но проситель вторично помешал его намерению.

Отмахнувшись рукой от острот есаула, как от назойливой мухи, он сказал:

— Я Демид Пивторакожуха, и даже чихать не хочу на канцлера, султана и цесаря...

Ей-богу, в эту минуту Лученко пожалел, что он один в канцелярском покое. Послушали бы сотники да есаулы, вот бы посмеялись.

— На такую кумпанию не начихаешься,— с хохотом сказал Лученко, упираясь кулаками в бока и покачиваясь на широко расставленных ногах.— Их и за три дня не обчихать, а что ты Пивторакожуха — это у тебя здорово получилось. Где же ты еще полкожуха оставил? Был бы Демид Двакожуха.

Смех сбежал с толстой морды есаула, он строго свел брови и добавил:

— Так вот, ступай отсюда и поищи в другом месте ту половину кожуха, которой тебе не хватает. Тут не меховщик живет, а гетман всея Украины...

— Я до гетмана и пришел. Пусти, есаул!

— Не велено! — отрезал есаул.— Всяким просителям и челобитчикам, вот таким ярыжкам, как ты, ходить со своими челобитьями только к генеральному писарю.

— Мне до гетмана.

— Да ступай ты ко всем чертям со своими кожухами! Исчезни с глаз моих, яко дух лукавый перед знамением крестным!

При этих словах есаул показал Пивторакожуху поросший рыжим пухом кулак, и, довольный своею шуткой, ожидал, какое впечатление произведет она на просителя.

Тот только улыбнулся, блеснув двумя рядами ровных белых зубов, и довольно дерзко объявил Лученку:

— Я уже крещенный, пан есаул, и кулаками и плетьми...

— А еще раз не хочешь? — грозно спросил есаул.

— Нет, благодарю покорно на ласке.

— Ты не благодари, пока не угостили. Сгинь!

— Мне гетмана повидать беспременно надо, — вел свое Пивторакожуха и с досадой вздохнул,— Ты вот погляди, что покажу тебе, есаул...

Запустил за пазуху руку, вытащил что-то завернутое в коленкор и начал разворачивать.

Лученко, заинтересованный, замолчал. Что за диво такое покажет этот Пивторакожуха? Ожидать долго не пришлось, и есаул увидел в руке Пивторакожуха длинный пистоль, серебрившийся в тусклом зимнем свете ясным узором инкрустаций.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза