– Не тороплю. Но обеспокою тебя одной просьбой, пан Выговский: пани Елене передай от ее дяди вот эту безделушку. Тут медальон золотой, наследственный. – Положил на стол перед Выговским небольшую бархатную коробочку, открыл. Тускло блеснуло золото перед глазами. Лентовский задумчиво добавил:
– Верная католичка пани Елена...
– Православный патриарх благословил ее брак с гетманом, – сказал Выговский и впервые хохотнул тихо и насмешливо.
– Простит ей папа и этот грех, – загадочно и двусмысленно ответил Лентовский.
Выговский вздрогнул от удивления. Догадка молнией сверкнула и приковала к креслу. Так вот что! Едва сдержался, чтобы не спросить. Но Лентовский уже заговорил о другом:
– Пора мне, пан писарь. Прими благословение мое. Будет случай, сам с тобой встречусь, а не то придут от меня верные люди, знак тебе подадут...
«Заговорил со мной как с сообщником», – с досадой подумал Выговский.
– ...Вот этот перстень, – ксендз протянул длинный сухой палец с надетым на него золотым перстнем; на черном аметисте посреди перстня сияло серебряное распятье. Снял перстень, показал внутри его латинскую надпись:
«Ferri ignique» – «Огнем и мечом». – Вот это и будет знак, что человек доверенный.
Склонил голову, закрыл глаза.
...И пошел из горницы к выходу, словно ничего не было. Выговский так и остался недвижим. Держал в руке коробочку, оставленную Лентовским, и если бы не она, можно было бы подумать, что все это дурной сон. Уже чудилось страшное и непоправимое. Гневный взгляд Богдана, едкие вопросы Капусты, злые и безжалостные слова Богуна. Мелькнула мысль: «Хорошо, что чума забрала в ад Кривоноса; одним меньше будет...»
«Будет? Когда? Если они дознаются...» – мороз пробежал по спине. Но это невозможно! В конце концов, он и раньше сам с собой подолгу беседовал о том, что сказал ксендз. Только надо держаться сторожко, не забываться ни на миг. Сейчас надо итти вместе с гетманом и не вызывать никаких подозрений. Кто знает, сколько продлится это «сейчас», если фортуна и дальше будет баловать Хмельницкого? Что ж, и тогда он, Выговский, не упустит своего... Но ксендз прав, их всех рано или поздно раздавят. И мысленно уже отделил себя от всей старшины: «Что мне с ними?» Да, да, главное теперь – осторожность. В конце концов, он так ничего и не сказал ксендзу. А из того, что рассказал Лентовский, выходило – его в Варшаве знают. Следует выждать и присмотреться. Там, в Варшаве, не дремлют.
Генеральный писарь даже присвистнул, вспомнив про Елену. Теперь не было сомнения – она связана с иезуитами. Ксендз сказал: «Папа простит ей».
Дорого дал бы Капуста, если бы отнести ему этот медальон... Достал его из футляра, потянул за цепочку. Сердце со стрелой. Повертел в руках, ковырнул ногтем сбоку. Медальон не открывался. «Чорт с ним, – решил про себя. – Еще успею». И спрятал в карман.
Успокаивал сам себя: в конце концов, он ничего Лентовскому не обещал.
Да и ксендз не просил ни о чем. Встретились, и, в случае нужды, забыли. Но тут же, услышав за дверью легкие шаги Гармаша, спохватился: "А он?..
Впрочем, что знает он? Скажу – ксендз приходил просить за своего племянника, взятого под стражу. А то и вообще ничего не скажу".
Бесшумно отворилась дверь, вошел Гармаш:
– Присели бы, пан Выговский... Мальвазии отведайте...
Он захлопотал у стола, ловко накладывал на тарелки закуску, налил вина в кубки. Точно вспомнив о чем-то, хлопнул себя по лбу:
– Вот память!.. Девичья память у меня, пан писарь... – Поставив свой кубок, полез в карман, протянул Выговскому бархатный кошелек:
– Извольте, пан ксендз передал.
Выговский недоуменно спросил:
– Что это?
– Деньги, пан генеральный писарь.
– Какие деньги? За что?
– Две тысячи злотых. Так и просил передать. Забыл за разговором, возвращаться же не захотел. Духовного сана, а в приметы верит. Говорит:
«Вернусь – неудача». Просил передать: «Это, говорит, пан Выговский знает, от кого». Выпьем, пан писарь.
– Погоди... Ну тебя к дьяволу с твоим вином! – В глазах все прыгало: стол, кубки, широкое, как полная луна, лицо Гармаша.
– Обеспокоены чем, пан Выговский? Что с вами? – допытывался Гармаш.
– Вороти его скорее... – приказал Выговский, но тут же подумал: поздно уже, надо что-нибудь другое выдумать. Крикнул:
– Стой!
Гармаш замер у двери. Опускаясь в кресло, Выговский пояснил:
– Деньги эти мне ксендз должен был, только ошибся – не две тысячи, а одну тысячу восемьсот. Надо вернуть остаток.
Гармаш засмеялся:
– Он вас, проклятый лях, видно, ростовщиком считает... Видите, с излишком долг отдал. Ну, это не беда. У них денег довольно, а в хозяйстве лишнее не помешает...
Выговский не слушал, думал о другом. Нет, Гармаш не выдаст.
Генеральный писарь давненько знал этого ловкого купца. Был с ним связан не одним уже делом. Поглядел на него пристально, испытующе. Гармаш жмурился, цедил сквозь зубы мальвазию. И вдруг сказал с самым простодушным видом, глядя в лицо генерального писаря: