Переход

Не знаю, что это было. Может, глупость. А может, что-то во мне… поселилось. Может, проснулось. И волной жара поползло. Сейчас его уже нет. От этого легче. Но и как-то безумно – намного больше. Ведь реальные люди не исчезают в одно мгновение. А значит, я схожу с ума. Или… Или, что?

– Будете что-нибудь заказывать? – с восточной вежливостью интересуется Сауле. Цепляюсь за ее голос, вместе с ним возвращаются и прочие понятные, надежные звуки.

– У нас мясного много: фирменный плов, сочный шашлык, ароматная курица «Кунг-пао», – продолжает, заманивая, она.

Слава отпускает Лизу, глазеет, непривычно молчаливый. Слюньки-то потекли, да?

– Аппетитно, – выговаривает все-таки.

– Бери-бери, – киваю улыбкой. И снова холодок по спине: я словно киваю не Славе, а тому.

– Шагай уже! Чё встали?! – не выдерживает упитанный бородач в очереди.

– Ладно, Слав, пошли в «Мак». Идем, – утягивает его Лиза. Торопливо.

– А суши? Ты же хотела суши, – бормочет он, следуя за ней.

Я жду у черноты под сердцем…

Это строчка из песни «Он пришел с хвостом» панк-группы «Zorды». Этот «хвостатый» сингл их главный хит, самый популярный, почти народный. Правда – жестокая и горькая – такой единственный. Zorды – группа одного хита. Мауз, вокалист и гитарист в ней – мой отец. Гастролирующий дорогами безвестности, отчаяния и похмельного тремора.

Никогда не исполнял эту песню. И никогда не знал – почему. Злился, боялся, не считал себя достойным? Любой вариант годится для успокоения. Однако сейчас, доигрывая в переходе последние аккорды, добивая их, прислушиваюсь, пытая себя камертоном. И, кажется, вся тайна в том, что я – да скажи уже! – виню эту песню, я обижен. Он пришел с хвостом и забрал отца. И не отдает. И теперь я не уверен даже, хочу ли возвращения.

Играть «хвостатую» не собирался. Но – выходит, такое действительно бывает – все случилось само. Словно бы, мечась от зарепиченных воспоминаний вечеринки, я уцепился за нее просто потому, что заученный до фонограмм репертуар оказался бессилен меня отвлечь. Переключился с одной боли на другую, молодец. Мрак! А что светлого-то? Мо, один лишь Мо.

Обнимаю крепко. Он будто всхлипывает. Пальцами по струнам – резко, резво – чтобы взбодрился. Чтобы не думал меня жалеть!

Не помогает. Я родился в миноре, минор – моя суть… Господи, ну что за чушь! Что со мной не так? Нет, Лиза права. Она права, признайся…

На вечеринку я опоздал на полтора часа. Из всего было ясно: приходить не стоило. Десятки причин вежливо отказаться и единственная… зависимость. Заявился я без Мо, а своей гитары у них не оказалось. А чего удивляться? Было караоке, и никто и не вспомнил о планах повыть за струнами. Только Лиза несерьёзно поругала: «Ты обещал!» «Грустно-веселая» – ее любимая моя песня. Не страшно, сказала навеселе. Не страшно? Оттого что не важно.

Не стоило приходить. Подруга ее, Кристина (или Карина, не запомнил), никакая не фанатка музыкантов:

– Да нет, – усмешка, – я просто… Мне интересно на гитаре научиться. Готова заплатить.

Но Лиза права. Уже несколько месяцев права: я могу этим зарабатывать. Мог бы. В ее мире все просто, как в мюзикле: умеешь что-то – зарабатывай на этом. Я умею играть и – хочется верить – творить, но не учить. «Запомни, сын, – неизменно повторял отец. – Учат – учителя. Музыканты – вдохновляют. Хочешь разлюбить гитару: преврати ее в учебник».

– Учат неудачники и бездарности! – а так он, вскипая, шипел матери.

Каристине я отказал. Лиза обиделась уже серьезно. Никакое вино и веселые хвостики с кислотными резинками не могли скрыть ее разочарования. До этого она печалилась пару минут, выдыхая: «Твое дело» – и все. В этот раз глядела как на предателя, на капризного болвана, угробившего в себе все, что ей когда-то полюбилось.

Я стал втирать ей что-то про искусство, музыку и вечность. То, что скармливаю себе ежедневно.

– Очнись, гений! Ты убираешь за другими и поешь под землей за копейки – как это приведет тебя к вечности?! – разразилась Лиза пьяной желчью. – Само по себе все не получится, так не бывает. Надо с чего-то начинать, а не прятаться в норе и в… подсобке! У тебя даже группы нет, друзей. У тебя только я и… и мама. И мы, я живем сейчас, а не в вечности!

Счастье, что Мо остался дома, иначе я расколошматил бы его. И даже, может, об ее мерзкую рожу. Рожу, которую люблю. Господи, все ждут, требуют от меня того, кто не я. А я, нужен я кому-то?

Я послал ее. Она лишь расхохоталась – презрительно, истерически зло. И теперь она права?

В мозаику медных монет летит голубая купюра с двумя нолями, чистая, еще не мятая. Это мужичок средних лет притормозил, покачал цилиндрической головой и показал «козу». Я исполняю Земфиру. Уже некоторое время наигрываю «бесконечность», почти того не замечая. Киваю ему и стараюсь лучше. В ореховой замшевой курточке, черных мешковатых брюках, в толстых очках инженера, с инженерским же портфелем, он уже спешит дальше.