Переход через пропасть

Поезд медленно трогается. Плавно уходит перрон. На перроне стоит банда. Кто-то с бутылкой пива, кто-то курит. Целая толпа вышла нас провожать. Что с избитым — не знаю. Может, его втолкнули в вагон, на перроне его не видно. Моя спутница сидела в жутком испуге, оцепенев, а женщина, глядя на эту картину, говорит: «Это же бесы!»

Спутница хотела выйти в туалет, но я сказал, что еще нельзя. Бандюки будут бегать и шерстить вагоны до ближайшей станции. Так и было, в коридоре кто-то шумел и дергал ручки купе. Часа два мы еще не спали и вчетвером говорили о жизни.

Моя спасительница оказалась из Краснодара. В Москве она то ли училась, то ли уже работала. Имени ее не помню, может даже забыл спросить. Она рассказывала о том, что из-за какой-то ерунды чуть не опоздала на поезд. А я думал, как дивны дела Господни! Воистину — без Промысла и волос с головы не падает! Ведь и эта «ерунда» была согласована на самом высшем уровне. Только проходя через испытания, мы обретаем способность вмещать, казалось бы, простые Евангельские истины.

Страх Божий — начало премудрости, начало спасения. Если нет страха Божьего, то человеку нечего делать на общественном поприще. Без этого чувства можно только дров наломать и себя погубить.

Утром я ехал в автобусе из Белгорода в Харьков. Апрельские солнечные лучи согревали и пробуждали от сна мою родную землю. Душа пела.

А жизнь — только слово,
Есть лишь любовь и есть смерть.
Эй, а кто будет петь, если все будут спать?

(В. Цой)

Ехал в мыслях о том, сколько тонких совпадений должно было произойти. Выйди я чуть раньше или чуть позже, не оказавшись в правом тоннеле в нужный момент, я бы не встретил свою спасительницу. А сам бы без такого прикрытия до вагона мог бы и не дойти. Вспомнил, ведь я протягивал Вите Цою руку во сне. Значит, была реальная угроза для жизни, мог бы и погибнуть. Обозленные урки могли вытащить у меня документы и бросить на рельсы. Тогда не было соцсетей, смартфонов и выяснять личность приезжего без особой надобности никто бы не стал.

У стены Цоя. Май 2014 г.

Если до этого сна я подавал записки об упокоении Артемыча, то после стал иногда подавать записки и за Витю Цоя. Однажды, будучи в Днепропетровском соборе, взял листочек, чтоб написать об упокоении Вити Цоя, и начал раздумывать, Крещеный ли он, можно ли за него подавать записки? Взял листочек, перевернул и на обратной стороне был фрагмент статьи о Викторе Цое. Мои сомнения разрешились.

Творчество Цоя еще не оценено и не разобрано. В моем личном понимании — это пророк. Видимо, в 90-е Бог не нашел иного способа подготовить постсоветское и перестроечное общество к тем потрясениям, которые выпадут на долю нашего поколения. Проповедь Цоя была не на латыни, не на церковнославянском и даже не на русском синодальном. Цой нес Евангельские истины на языке, доступном нашему поколению. Когда все рушилось и летело в тартарары, его стихи нам давали нравственные опоры.

Каждый из моих ровесников приведет массу цитат из песен, которые мы слушали. Магнитофонная пленка на касетниках рвалась, и мы ее склеивали. Когда Цой погиб, то я, будучи студентом, пошел на «сквозняк» — место, где собиралась харьковская рок-тусовка, и утопил в общей горестной чаше свой последний железный рубль.

В 2002 я только знакомился с житийной литературой и мог бы смутиться от встречи с незнакомцем во сне, а Витя Цой был родным.

В письме Путину, подытоживая изложенное, я писал: «Дух стучится в нас, но мы не замечаем. Идет по улице человек, нагнулся завязать шнурок, а над головой пролетела бутылка, выброшенная из окна. Зачем это? Может, чтобы пробудить человека от сна?»

И оказавшись на Курском вокзале в безвыходной, казалось бы, ситуации, я прочувствовал это в полной мере. Напряг всю свою волю, знания и жизненный опыт, и даже не это меня спасло. Спасла вера в неочевидное, и внутренне знание стало пережитой объективной реальностью, духовной очевидностью.

Вспомнил еще один сон, который видел незадолго до этой истории.

Стою в подряснике, в храме с высокими сводами, храм похож на католический. Вокруг меня люди, многие из них священники. Я что-то говорю.

И слышу возглас: он несет ересь! Не слушайте его. Не давайте ему говорить!

Меня окружают, не дают сказать, перебивают.

Кольцо вокруг меня сжимается. Начинаю защищаться крестным знамением. Нападавшие отшатнулись — они в некотором замешательстве.

Что ж, не верите? Тогда смотрите!

Отрываюсь от пола, зависаю над изумленной публикой.

Но тишину разрывает возглас — хватай! Нельзя, чтоб видели, что он летать может!

Я летаю под сводом. Гонители приставляют лестницы, проворно лезут вверх, пытаются меня схватить за подрясник, а силы мои уже на исходе. Оказываюсь в небольшой замкнутой комнате. Вижу одно узкое окно с витражом. Мне страшно, боюсь разбить окно и улететь. Раньше я никогда не летал, не знаю, смогу ли я летать на улице на большой высоте. А вдруг разобьюсь?