Переход хода

— То есть…. То есть, как не получать?

— Просто. Жди дополнительных распоряжений. Всё, конец связи.

Телефон умолк. Одиссей стоял у подъезда отеля, донельзя ошарашенный полученным известием. Груз не получать? В чём дело? Что-то случилось в Стамбуле? Груз засветился при погрузке — и его ведут? Тогда ребятишки генерала Третьякова фуру свалили бы в какое-нибудь ущелье и сожгли к чёртовой матери — концы рубить они наверняка обучены. Значит, участок от Свалявы до Сливена чист. Пасут лично его? Вряд ли. Если бы его идентифицировали — зацапали бы без церемоний, он в международном розыске, с такими в шпионов не играют. Значит, всё же что-то произошло в Стамбуле. Знать бы, что именно?

***

— Случайность. Нелепая и злая случайность. — Левченко говорил это, а внутри, в глубине души, продолжал не верить в то, что подполковника Гончарова, его старого товарища, одного из ветеранов Управления — уже нет в живых. Умереть от пули сошедшего с ума наркомана! Какая нелепая смерть для разведчика!

Генерал кивнул.

— Третьяков такого же мнения. Его люди, что работают в консульстве, побывали в полицейском управлении, присутствовали при допросе убийцы — они также считают, что смерть сотрудника "Спецметаллснабэкспорта" — случайность. Этот Исмаил Туналыгиль, стрелявший в Гончарова — обычный наркоман, провинциал, неудачник. Родом из Трабзона, в Стамбуле подрабатывал сначала официантом в кафе, потом подался в наркоторговлю, потом подсел на героин сам. Ну а дальше — дело известное. Передозировка, сумеречное состояние психики…. Плюс к этому — убийца служил в турецком спецназе, шестнадцать боевых выходов на Курдском фронте, так что боевого опыта у него с избытком. Автомат, кстати, трофейный, его мать подтвердила — привёз из армии на память о службе.

— Тело Гончарова уже отправлено?

Генерал вздохнул.

— Завтра. Кстати, поедешь встречать — вместе с капитаном Гонтом. К жене Гончарова мне придется самому ехать. Повезу ей злую весть… — Калюжный вздохнул. А затем, помолчав, спросил вполголоса: — Знаешь, Левченко, что самое трудное в нашей с тобой службе?

Подполковник пожал плечами.

— Не засветиться?

Генерал махнул рукой.

— Ничего ты не понимаешь. Самое трудное — в живых оставаться, стоя перед лицом родственников павших. Ведь когда ты людям тяжкую весть в дом приносишь — то видишь их глаза. А в них немой укор написал и вопрос — "Если мой сын погиб, то почему ж ты жив?" — поневоле светится. Потому как ты жив — а тот, кто ещё вчера разговаривал, смеялся и шутил вот в этой самой квартире — уже нет. И ты эту тяжкую весть в дом приносишь… Тяжко это Левченко, тяжко…. У Гончарова вон трое по лавкам. Как им дальше жить, без отца? С деньгами, положим, проблем у них особых не будет — но ведь отца на сумму прописью не заменишь! Старшему его сколько?

Подполковник задумался на секунду — а затем, вздохнув, ответил:

— Шестнадцать. Самый тяжелый возраст.

— Ну вот, и я о том же. Будь жив наш с тобой товарищ, Серёга Гончаров, мальцы б с него пример брали, каким мужчина должен быть, как себя в трудную минуту вести. А мы их этого счастья с тобой лишили, вот какая петрушка, Дмитрий свет Евгеньевич…

— Ну, положим, не мы.

— Физически, конечно, не мы, а, ежели брать философски — то кто за его смерть ответственность несет? Кто его на неё послал. А раз я послал — мне и отвечать. Вот такие вот пироги, дорогой товарищ подполковник, и никуда нам с тобой от них не деться… — Генерал вздохнул, закурил и, присев на край стула для посетителей, замолчал, погрузившись в свои думы.

Левченко не стал тревожить Калюжного своими вопросами — коих, между прочим, поднакопилось изрядно. Можно помолчать и на пару — благо, есть о чём подумать.

Операция "Полонез", со смертью Гончарова, оказывается в опасно подвешенном состоянии — в каком её оставлять ни в коем случае нельзя. Либо сворачивать шарманку и ликвидировать складированное в Болгарии имущество — либо искать пути решения проблемы. Засылать ещё одного резидента? Или…. Хм, а неплохая мысль!

Или засылать нового резидента, или использовать, как это принято говорить, внутренние ресурсы. Да, Гончаров знал турецкий — и весьма неплохо. Был специалистом по Балканам. В оперативной работе был не последним человеком — заменить такого равноценным вряд ли удастся, да и нет под рукой никого, кто бы походил на павшего подполковника в плане профессионального мастерства. Так, может быть, не стоит изобретать велосипед?

— О чём задумался, Дмитрий Евгеньевич? — размышления Левченко прервал генерал, докуривший свой "Честерфилд".

— О том, как дальше проводить "Полонез".

Генерал удивленно поднял брови.

— А ты что ж, думаешь его всё же доводить до конца? Не лучше ли свернуть его по-тихому? Железо передадим ребятам Третьякова — после смерти Гончарова нам это в укор никто не поставит. А, подполковник? Пущай официальные ребятишки поработают за нас? — И в глазах Калюжного заплясали озорные искры.

Левченко отрицательно качнул головой.

— Свернуть операцию — значит, признать, что Серега Гончаров погиб зазря. Из уважения к его памяти мы обязаны довести её до конца. Если надо — я сам в Стамбул поеду!