Переход Суворова через Гималаи. Чудо-богатыри «попаданца»

— Что ж, мы им сейчас покажем, как умеют умирать русские! И за свою смерть возьмем с них сторицей!

Париж

— Проклятая революция!

Молодой мужчина в хорошо сшитом платье, только что вошедшем в столичную моду, со всей силою стукнул кулаком по столу, не в силах удержать обуревавшие его чувства.

Перед глазами помимо воли снова вставали корзины с отрубленными человеческими головами — мужские, детские, женские лица с искаженными от ужаса чертами. Чудовищное изобретение доктора Гильотена стало символом революции, и в конце концов, гильотине был принесен в жертву ее же создатель.

— Да чтоб вас всех!

Жорж Кадудаль прекрасно понимал, что рано или поздно его голова тоже скатится в подобную корзину, «чихнет в опилки», как любили выражаться революционеры.

И такая казнь станет для него благодеянием, ибо то, что творили в его родной Вандее республиканцы под командованием генерала Гоша, не совершали даже дикие орды Тамерлана — восставших крестьян, невзирая на пол и возраст, жгли, резали, топили, вешали, вспарывали животы, обматывая голову кишками еще живого человека, варили в кипятке.

Ни один человек в здравом рассудке не совершил бы и тысячной доли тех жутких злодеяний, что делали парижские санкюлоты во имя пресловутых «свободы, равенства, братства».

— Либерте, эгалите, фратерните!

Зубы еле слышно скрипнули, Жорж Кадудаль, вождь шуанов, бригадный генерал королевской службы, хоть и получивший этот чин от еще не помазанного монарха, грязно выругался, будто выплюнул все свое отвращение к этой революции одним словом.

— Мэрд!

Целую минуту вожак продолжавших сражаться повстанцев, тайно прибывший в Париж, стоял молча у настежь открытого окна, смотря, как по грязной брусчатке, не убранной со времен несчастного короля Людовика XVI улице Сен-Никез, спешат парижане, торопясь к своим женам и опостылевшему луковому супу, где обломками кораблекрушения плавали обгорелые в печи гренки.

Вечерело.

Жорж Кадудаль впился глазами в единственную точку, будто именно в ней, у угла трехэтажного кирпичного дома, увидел какое-то откровение. Его взгляд остановился, застыл, генерал словно окаменел, прикусив губу. Тонкая струйка крови потекла по подбородку, багровые капли падали на подоконник, расползаясь в затейливые силуэты.

— Луиш Лазар Гош! — словно в беспамятстве вандейский вожак произнес имя своего заклятого врага. — Завтра ты мне заплатишь за все свои преступления!

Копенгаген

Кроун внимательно смотрел на приближающуюся английскую эскадру. Линейные корабли были не самые крупные, от 54 до 72 пушек, он спокойно пересчитывал их по открытым портам. Оно и понятно — 100-пушечные гиганты просто не пройдут через мелководные датские проливы.

Но девять против четверых — это много, чертовски много!

Роман Владимирович прекрасно понимал всю трудность предстоящей схватки. Только его новейший «Великий Новгород» мог сразиться, и не без успеха, с двумя, а то и тремя неприятелями. Но другие два линкора не отобьются и от равного противника. А шведский фрегат имел всего 34 пушки, да и те не больше 18 фунтов.

Конечно, паровая машина «Новгорода» позволяла уйти от схватки, но оставлять старые парусные линкоры Кроун посчитал для себя бесчестьем и отмел эту мысль сразу. Для него оставалось только одно — принять последний бой. Но перед битвой следовало позаботиться о том, чтобы вероломный враг получил достойное возмездие.

— Поднять сигнал «Вестнику»! Идти на Бронхольм! Оттуда — в Карлскрону! Желаю удачи!

Последнее напутствие вырвалось непроизвольно. Хотя бриг имел паровую машину, но если английские корабли предпочтут «свалиться» на него по ветру, то посыльному кораблю придется туго. Он может не вырваться из западни…

Кроун перевел взгляд на шведский фрегат, на палубе которого царила суета, вздохнул и громко скомандовал:

— Передать на «Ретвизан»! «Уходите из батальной линии. Немедленно следуйте в Киль».

Сигнальщики стали быстро цеплять разноцветные флажки на фалы и быстро потянули на стеньги. Через минуту шведский фрегат расцвел ответными флагами.

— Ваше высокоблагородие, с «Ретвизана» отвечают: «Ваш сигнал о бегстве не разглядели. Принимаем бой».

— Гордецы! — уважительно пробормотал Кроун и обернулся, ощутив прикосновение к собственной ладони. — Почему ты еще здесь, Марфа Ивановна?! Я же приказал спустить шлюпку!

— Господь не дал нам детей, суженый мой. Неужели ты думаешь, я переживу тебя и глаза мои не изойдут слезами?! И каковы станут для меня эти постылые дни?!

— Оставайся…

С неимоверным усилием Кроун выдавил из себя это слово. Действительно, правы русские, когда говорят: «Жили они долго и счастливо и умерли в один день».

Больше он ничего не сказал супруге, только поцеловал в щеку. А женщина отошла от своего мужа, понимая, что тому нужно командовать в этой последней схватке со своими бывшими соотечественниками.

— Ваше высокоблагородие, на аглицком флагмане подняли сигнал — нам советуют сдаться! Что прикажете отвечать?

— Отвечать мы можем только одно…

Кроун говорил медленно, видя, как на него смотрят десятки настороженных матросских глаз.

— Поднять сигнал! «Погибаю, но не сдаюсь!»