Переход Суворова через Гималаи. Чудо-богатыри «попаданца»

Нельсон мотнул головой. Потеря трех новых линейных кораблей его не сильно огорчила, ведь в замену были утоплены две старые русские лохани и шведский фрегат.

Теперь у англичан было подавляющее преимущество — четверо против одного. Да еще командор Грей с тремя кораблями спешил на помощь. Сейчас главное — не подходить к правому борту, там может быть еще одно «сатанинское копье».

Хотя…

В этот момент в голове адмирала промелькнула удачная мысль, и он ее тут же громко выразил:

— Передайте сигнал Грею — пусть заходит с правого борта. А мы с левого. Возьмем русского в два огня! И еще одно, Трубридж, — нам нужны пленные с этого корабля, желательно офицер. Он сейчас на вес золота! Поэтому озаботьтесь, капитан, заранее!

Париж

— Бедный Симон!

Первый консул Французской Республики, дивизионный генерал Гош машинально вытер расшитым золотом обшлагом мундира пот со лба. Ему снова привиделась Вандея — дикий край мятежных шуанов, бесчеловечных в своей жестокости, недостойных считаться французами, а потому подлежащих беспощадному истреблению.

Якобинская диктатура отчаянно нуждалась в хлебе — Париж голодал. Зажравшиеся вандейские крестьяне категорически отказались отдать зерно. Более того, они перебили отряды Конвента и зверски растерзали посланных за хлебом комиссаров. Глумясь, вспарывали животы революционерам, набивали чрево пшеницей и злобно приговаривали: «Вот вам наш хлебушко забесплатно, досыта отведайте!»

— Канальи!

Гош встал из-за стола, его терзала ненависть. Ровно девять лет назад, в проклятом девяносто третьем году, его, сына простого каменщика, ставшего бригадным генералом Республики, отправили с войсками на усмирение мятежного департамента, поднявшего белые знамена с ненавистными золотыми лилиями — символами власти обезглавленного на гильотине короля.

— Несчастный Симон!

Перед глазами Гоша всплыл из памяти бедняга адъютант, попавший в засаду и схваченный самим Жоржем Кадудалем — ражим молодым детиной, особенно зверски расправлявшимся с захваченными в плен республиканцами. И этот упырь постарался во всю гнусность души и своего подлого разума — Симон еще дышал, когда Гош с двумя эскадронами Национальной гвардии пошел в атаку на лагерь бандитов.

Он не узнал своего адъютанта — 17-летнему юноше выкололи глаза, отрезали язык и уши и нарядили в «красные штаны» санкюлотов. Кадудаль лично, как узнали позднее, снял с парня всю кожу от поясницы до щиколоток. Хотя генерал отомстил, приказав перебить всех вандейцев, которые, невзирая на пол и возраст, бешено сопротивлялись.

Даже женщины и маленькие дети с растрепанными волосами, искаженными лицами, распаленные безумной яростью, как озверелые фурии, с лютостью бешеных собак бросались на солдат Республики.

Приказ генерала был выполнен в точности, хотя восстание удалось подавить лишь через два года. Вандея полностью обезлюдела, только черные вороны, вестники горя, каркали на пепелищах…

Гош ни о чем не жалел ни тогда, ни сейчас, только лицо несчастного адъютанта, которого он собственной рукой избавил от мучений, иной раз всплывало у него в памяти. Только так, и никак иначе — либо Республика, либо король! Победитель может быть только один!

Сам Гош считал, что выбрал правильную сторону, ибо в королевской гвардии сын простолюдина, что луковый суп считал неслыханным яством, смог бы выслужить офицерскую шпагу, и то при невероятном везении, лишь к старости.

В армии Конвента молодой Луиш Лазар прошел путь от солдата до полковника всего за один год, став в 23 года бригадным генералом.

Не это ли лучшее свидетельство истинно народной власти?! Власти, которая ценит людей прежде всего за их настоящие заслуги перед Республикой, а не за происхождение…

— Бедный Симон…

В памяти глухо щелкнул выстрел. Гош воочию ощутил пистолет, который дернулся тогда в его руке, избавляя несчастного от мучений. И тут же память отступила, смытая волной застарелой ненависти, накопившейся за эти годы и прорвавшей «плотину» железной воли.

— Жорж Кадудаль! Я еще с тобой посчитаюсь!

Копенгаген

— Флаг сбили!

Отчаянный выкрик матроса заставил Кроуна обернуться, тяжело припадая на ногу. Капитан-командор был ранен — осколок разорвавшегося ядра распорол ему мышцу. Жена, сразу кинувшаяся к нему, умело перетянула голень жгутом и наложила повязку.

Сейчас, в этом безумии кровавой схватки, он не мог нарадоваться на свою Марфу Ивановну. Она, как опытная «сестра милосердия», уже перевязала десятки матросов и офицеров, не обращая внимания на взрывы и всюду занимающиеся пожары.

Но не только женой, сейчас Кроун гордился всей командой «Великого Новгорода», матросами и офицерами, которые не обращали внимания на легкие ранения — они были почти у всех. Даже те, кто потерял руку или ногу, но находились в сознании, продолжали драться, помогая накатывать орудия или подавая картузы.

— Флаг поднят, господин капитан-командор!

Из клубов дыма выскочил лейтенант Колбасьев, злой, растрепанный, с безумными глазами.

— Вы почему здесь, Иван Петрович?! Немедленно вниз, к своему аппарату! Пожар и без вас потушат!